Продавщица.
Зинаида.
Крысеныш.
Лето. Солнечно. Деревня. Щебечут птицы. Во дворе старого ветхого дома накрыт скудный поминальный стол, за которым сидят Зинаида и ее соседи Нина, Мухомор, Гребешков, Ак Колак. Ак Колак открывает бутылку водки и разливает.
Гребешков (делает жест рукой). Не-не… Мне не наливай. Я только по праздникам.
Ак Колак (говорит с легким татарским акцентом). Пей, пей. Надо помянуть ведь.
Гребешков. Ни в коем случае! Я жене обещал, что пить не буду.
Зинаида (всхлипывает). Ой, Господи! Да как так? Только недавно пили, сидели, а теперь его нет. Ой, не могу!
Нина. Зинке побольше наливай – горе у ней.
Ак Колак наливает.
Мухомор (облизывает губу). Наливай-наливай. Что тебе? Жалко?.. Доверху доливай.
Зинаида пьет залпом.
Ак Колак. Еще?
Зинаида. Давай.
Ак Колак наливает Зинаиде.
Мухомор (допив). Мне тоже одну рюмочку еще.
Нина. Эй-эй! Тут еще люди есть.
Появляется Шмакей.
Ак Колак. Ты кем будешь? А-а! Это ты! Видал тебя на районе. И даже наслышан. Садись, глотни. (Наливает.)
Шмакей. Хорош! (Убирает рукой.) Что же ты обо мне такое слышал?
Ак Колак. Местный «барыга». Давно отчалил?
Шмакей. На днях… Похороны были уже?
Ак Колак. Да. Только никто на кладбище не был. По-тихому похоронили. Без шума.
Шмакей. Эх, Кала, Кала! Говорил я ему, чтобы завязывал. (Садится.) Мы ж с ним за одной партой «на камчатке»3 сидели. Брат он мне почти был. (С грустью.) Помирают пацаны… как будто Смерть с косой за нами ходит. (Пьет.) Как по кладбищу пройдешься – все лежат восьмидесятых годов рождения. Парни ведь совсем – и полувека не прожили.
Ак Колак. Да, верно.
Шмакей (закусывает). И главное все мрут от передоза или отравления водкой – вот это обидно… А что за куколка там сидит хнычет?
Ак Колак. Это Калы баба.
Шмакей. Сразу видно – влюблена в свое горе. А принарядилась-то как! Хорошенькая, кстати.
Мимо проходят Серега и Крысеныш.
Серега. А что у вас тут за собрание?
Ак Колак. Как? Ты не знаешь? Кала умер.
Серега (хватается за голову). Как? Когда?
Нина. Ты, Серега, жизнь так пропьешь в четырех стенах.
Серега. Что ж это делается-то? На днях Кузя умер, неделю назад – Антоха, а теперь вот – Кала.
Ак Колак. Так тебе не наливать?
Серега (садится). А черт! Наливай! А с завтрашнего дня – точно «в завязку». Мне вот этого шалопая воспитывать. (Крысенышу.) Стащишь хоть что-нибудь со стола – убью.
Гребешков. Что за манера такая воспитывать детей на людях?
Серега. Молчи, профессор.
Крысеныш. Я не стащить, а попросить хочу – ну хоть корочку хлеба.
Серега (дает со стола ломтик хлеба). На, бери. И чтоб духу твоего здесь не было.
Крысеныш убегает. Появляется продавщица.
Продавщица (Сереге). Вот ты где, Корсаков! Прячешься у себя в норе? Не выходишь?
Нина. О, Натаха! Калу пришла помянуть?
Продавщица. Да я не на поминки, а за долгами.
Серега. Ей-богу, все до копейки отдам… Давай иди, ступай отсюда. (Шмакею и Ак Колаку.) Крысеныш сигареты у нее в магазине спер – причем самые дорогие. Вот где мне, безработному сто пятьдесят рублей достать?!
Продавщица. Не ври. Ты с ним в сговоре. Ты его наставляешь.
Серега. Чего?! Не правда!
Продавщица. Ты за что ж так с сиротой? Сделал из мальчугана воришку. Душа не болит за него?
Серега. Болит. Каждый раз как болит, за водкой посылаю.
Продавщица. Стало уж быть, душа у тебя болит, не переставая, коли ты за день его в магазин ко мне раз пять присылаешь.
Серега. Ты, Наташка, садись. Тут водку на халяву разливают. Калу заодно помянем.
Продавщица (садится). Дохните как мухи, а мне долги ходить собирать. (Замахивается кулаком.) Только попробуй коньки откинуть, не рассчитавшись за сигареты!
Ей наливают водки, но она не притрагивается до тоста.
(Увидев Гребешкова.)