Хорошие родители. Максим Разбойников

ставляя боль, которую ему приходилось терпеть.

      Томми спокойно и смирно пялил в окно, задумавшись о том, что произошло вчера. Позади него еле слышно сопела сестра, а подле кровати лежал труп, запачкавший кровью весь пол.

      Он дышал тяжело, но мерно. Его узкая грудь и плечи то падали, то вздымались под тяжестью табачного дыма, которым пропахли стены. Старые лампы не горели. Но они и требовались, чтобы завидеть мелкие шевеления на кровати, сопровождающиеся редкими и неуклюжими скрипами.

      ‒ Томми…

      Брат обернулся и взглянул на сестру. Её длинные волосы, цвета пшеничных полей, лоснились от малого света, мягко ложились на голые плечи, спускаясь дальше и прикрывая её обнажённое, ещё детское, тело.

      ‒ Что, Кэт?

      ‒ Что нам делать дальше? ‒ слова Катрин звучали уж слишком твёрдо, будто она не только проснулась, а более того вообще не спала, всю ночь крутила в голове у себя этот вопрос.

      ‒ Не знаю… ‒ Томми присел на кровать рядом с сестрой, тупя глазами в пол, закусывая нижнюю губу, размышляя обо всём, что лезло в голову. ‒ Кэт, расскажи мне, что вчера случилось.

      Томми встал с кровати и взял диктофон, который он уже приготовил заранее. Нажал кнопку.

      Катрин шумно и тяжело сглотнула.

      ‒ Да… конечно…

      Всё началось утром. Небо полностью было поглощено чёрными тучами, солнце будто и не собиралось выходить. Оно задерживалось, но когда-нибудь обязательно должно было выйти. Утро выдалось неплохим.

      Брат и сестра тихо, стараясь, чтобы пол под их босыми ногами не скрипел, держа друг друга за руки, шли на кухню.

      ‒ Томми… мне страшно и очень больно.

      ‒ Я знаю, но нужно идти.

      ‒ Подожди…

      Катрин отпустила руку и остановилась. Брат взглянул сестре в глаза. Помимо её прекрасной, синей радужки, в них была усталость. Мешанина боли, тревоги, усталости.

      ‒ Я не могу… ‒ Катрин схватилась за правое бедро.

      Она уже была готова разрыдаться, но такой одновременно суровый и родной, тёплый и любимый взгляд брата, видимо, придали ей сил. Катрин вновь схватила холодную и огрубевшую руку брата.

      Кухня выглядела более чем позорно. Голые серые и тусклые стены цемента навевали мысли о заключении. Дети так себя и чувствовали. Они считали свой дом своей тюрьмой со своими надзирателями. На старом деревянном полу с дырами валялись шприцы и бутылки.

      ‒ Кого-то вырвало! ‒ чуть-ли не взвизгнула Катрин.

      В углу валялся пакет, над которым уже кружили мухи, готовые к еде. По кухне разносился едкий и вонючий запах спирта. А на диване огромная туша амбала храпела, как свинья, нажравшаяся после очередного «весёлого» вечера.

      Томми приблизился к отцу, аккуратно пошарил в карманах его брюк и вытащил бумажник, забрав пару купюр. Катрин стояла немного позади. Рядом, на столе, лежал кухонный нож. Положив купюры себе в джинсы, а бумажник швырнув на пол, Томми взял нож. Тонко обточенное лезвие. Эта сталь так давно манила и взывала к себе парня. Томми взял нож лезвием в ладонь, с отвращением глядя на пьяного отца. Сам того не понимая, он начал всё сильнее и сильнее сжимать сталь в своей руке. Злость его росла с каждой лишней секундой.

      Он расслабился; успокоился. Положил нож обратно на стол. Ладонь кровоточила.

      Отец подростков ‒ строгий человек, который любил «воспитывать» своих детей сурово: нескончаемые крики, походившие на вопли дикого зверя, прикладывание дряхлой, обвисшей руки и вообще довольно холодное, и более даже презрительное, отношение к своим отпрыскам.

      «Очевидно ли бить своих детей при любой провинности? Логично же. Нет? Вы просто ничего не смыслите в воспитании. Крики и насилие к детям – самый действенный способ воспитания.»

      Видимо, так думает и отец двойняшек.

      Томми равнодушно взглянул на ладонь. Взял со стола бутылку с тёплой водой и положил в рюкзак к школьным тетрадям и блокноту.

      Томми и не заметил, как сестра резво метнулась в комнату и вернулась обратно, крепко сжимая готовые к использованию бинты.

      ‒ Дай руку, ‒ сказала Катрин, уже самому приблизившемуся брату.

      Томми покорно протянул сестре ладонь, улыбаясь её детской, но и одновременно по-взрослому серьёзной, заботе. Свободная его рука вильнула к пшеничным волосам, поправляя их и укладывая за ушко.

      ‒ Так-то лучше! ‒ сказала Катрин, заканчивая с окровавленной рукой.