>
И все-таки, все же…
Прошу тебя, как умницу и друга, не путать тех, что на фотографиях, с теми, кого написал я. В жизни все они, конечно, не вполне таковы, как в романе, и если не всегда, то чаще всего значительнее и безупречней.
Однажды Григорий Гай, прослушав стихи о себе, на вопрос, могу ли я их печатать, ответил:
– Конечно… Ведь это уже не совсем я, а твой литературный герой…
Поставь фотографию рядом с чьим-то холстом, и ты поймешь, о чем я прошу тебя…
Понимаешь, век переменился, и недалек час, когда… Как это у Чехова?.. «Забудут наши лица, голоса и сколько нас было…»
Уже сегодня мои студенты не застают на сцене многих из нас, а те, кого можно увидеть, стали совсем другими.
И если я, несмотря ни на что, пытаюсь вернуть всех своих прежними и живыми, то лишь потому, что сдуру все еще верю… Во что?.. Только не смейся… Я верю, что мои картинки на легком бумажном холсте хоть ненадолго продлят наш краткий, мотыльковый актерский век…
До встречи, дорогой N!.. Желаю тебе радости и надежды.
Твой В. Р.
Часть первая
Разве Луна не та? Разве ныне весна иная, Чем в былые года? Но где же былое? Лишь я Вернулся все тот же, прежний.
1
Ностальгия по Японии возникла разом у всех, как только стало известно, что вопрос о гастролях практически решен. И пока в главном кабинете обсуждалось, какие именно спектакли должны произвести наилучшее впечатление на японцев, за кулисами возникла особая атмосфера ожидания, тревог и надежд.
Разумеется, были в театре корифеи, которые знали, что поедут при всех обстоятельствах; их заботили вопросы личной подготовки. Были такие, кому поездка наверняка не маячила; в их скорбные души я боюсь заглядывать. Типовое волнение охватило «средний класс», тех, чье свидание с видом на Фудзияму зависело от самого простого: занятости в спектакле, который поедет. Таких было много, и к ним принадлежал я. На Хонсю и Хоккайдо, а тем более на Сикоку и Кюсю попасть очень хотелось.
В один из определяющих дней у доски с расписанием спектаклей я встретил артиста Михаила Данилова.
– Привет, Миша! – бодро сказал я.
– Привет, Володя! – весело откликнулся он.
Миша – один из счастливчиков: что-что, а уж «История лошади» не может не поехать, и сведений у Данилова больше, чем у меня.
– Ну как, учишь японский? – Это моя завистливая шутка, которую Миша должен подхватить.
– Учу, конечно. Но есть трудности…
– Какие же именно? – теперь подыгрываю я.
– Слишком много иероглифов!..
– Что делать, Миша, надо напрячься, речь идет о взаимовлиянии древнейших культур, – сочувствую я.
– А пропаганда метода Станиславского?! – развивает мысль мой славный коллега.
Данилов – интеллигент. Он влюблен в Гоголя и держит в уме целые страницы «Мертвых душ». Из горячительных напитков, завязав однажды и навсегда, пьет только крепчайшие чаи и кофе. Курит не только сигареты, но и трубки и сам режет их из вишневых корней. Миша невысок, плотен и во все времена года, даже в жару, носит беспримерной прочности ботинки на толстой подошве. Важно сказать, что Данилов – отменный фотограф, и у меня создалось впечатление, возможно ошибочное, что из каждой зарубежной поездки он привозит если не фотокамеры, то объективы, фильтры, футляры, штативы, увеличители, бинокли и сотни репортажных снимков, на которых мы выглядим такими, как есть, а не такими, какими хотим казаться.
– Миша, если я спрошу, как по-японски «вишня»…
– Я от тебя не скрою, что «вишня» по-японски – «сакура»…
– А если я захочу узнать, как по-японски «капээсэс»…
– «Капээсэс» по-японски значит «вэкапэбэ».
Кроме нас, у расписания никого нет, и разговор носит свободный характер.
– Миша, в Токио у тебя будет настоящий успех!
– Разумеется, Володя. А на крайний случай у меня есть еще одна надежда…
– Какая, если не секрет?
– Это, конечно, секрет, но тебе я скажу: у нас с Гогой будет свой переводчик.
В детстве нашего Мастера, Г.А. Товстоногова, звали Гогой, и это уменьшительно-ласкательное имя сохранилось на всю жизнь для домашних и близких друзей; об этом знал не только весь город, но и весь театральный мир, и наши артисты, которые к Георгию Александровичу так никогда не обращались, в разговорах между собой пользовались тем же, будто бы сокращающим дистанцию именем.
– Вчера японец смотрел «Лошадь», – сообщает между тем Миша, – а завтра смотрит «Ревизора».
– Вот оно что, – говорю я, – к нам приехал…
– Менеджор, – заканчивает он, делая ударение на последнем слоге. – На нас он может погореть, но ему обещают цирк.