Дом сотворённый ветшает, пока ничей, гибнут бесценные фрески, коллекции редких вещей. Я – восхищённый смотритель, зову: придите, и торжественно жду гостей. И они идут. Одинокие, но чаще толпами, Босоногие, но чаще топают, сбивая с ботинок грязь на дубовый пол. Мнят себя меньшим злом, мажут углём лозунги, имена и даты, но чаще – три буквы матом. Так великое воинство стало стадом, а их пастыри – мелким жульём. И одни приносят цветы в горшках, другие – ночные вазы, Но каждый сразу ищет по вкусу место. Как не рассадишь – тесно: сосед справа не вышел расой, сосед слева противен рясой, или просто плохое кресло. И не хватит хлеба щербатым ртам — Выпьют водки, закажут продажных дам… Раз не вышло зодчество, брошу храм и освою иные ремёсла. Но сначала закрою двери, открою кран, и второй, и третий, и сколько их там — пусть льётся! Только бы уследить, чтобы ушлый никчёмный хам не успел добраться до шлюпки и взяться за вёсла.
«Тишина из тишины…»
Тишина из тишины,
Полумёртвые цветы,
Сквозь фарфор китайской вазы
Пролетают чьи-то сны.
Словно ветер в парусах,
Словно пепел в волосах,
Сны о тех, кто нас полюбит
И погубит в наших снах.
Ночное бессонное
А я всё так же сижу ночами с остывшим чаем
И глотаю книжную дрянь, спотыкаясь на каждой фразе:
О, как мило виконт пленяет и льнёт очами
К даме в тесном корсете, которая вся в экстазе.
Я хожу на балкон замерзать и курить до фильтра —
За оконным стеклом магнитола едва бормочет,
С хрипотцой и ленцой рассуждая в прямом эфире,
Почему мне подобных брутальный самец не хочет.
К четырём начинаю пить, выбирая не вкус, а градус,
Заполняю блокнот враньём – я художник, и я так вижу.
Как же вышло, что все улетели к звёздам, а я осталась
С белым флагом и фонарём, по колено в снегу, на крыше?
Как случилось мне стать посредственной, злой, плаксивой?
Да плевать. Поздравляю меня с рассветом!
И не вздумай теперь вернуться, я не простила,
Заведу лучше кошку, чтоб в марте орать дуэтом.
И не было у неё никого – ни детей, ни мужа,
И после гостей оставались лишь грязные чашки.
Она обнимала кошку, та прижимала уши,
Она обижалась: не любишь меня, бродяжка?
И кошка совсем не любила, хоть и жалела малость
Двуногое существо, что суетится рядом:
Экое неуклюжее, вечно жующее гадость,
Травится табаком и своим же ядом…
Так и грустили обе в разных углах дивана —
В двух параллельных мирах на истёртом плюше,
Одна от того, что хозяйка на ночь окно закрывала,
Другая – от той же ночи, что заползала в душу.
«А тёплые места у Золотых Ворот…»
А тёплые места у Золотых Ворот
заняты,
кажется, я пропустила раздачу.
Осень. И дождь всё идёт и идёт,
Или я плачу?
Бог всех бездомных бродяг и дворняг,
грустных помойных кошек
ведь снизошёл, даже чуть приобнял
и подарил грошик:
Радуйся, детка, купи сухарей
и леденец на сдачу.
Осень. А дождь всё сильней и сильней,
Или я плачу?
«Акробаты в моей голове как безумцы вращают сальто…»
Акробаты в моей голове как безумцы вращают сальто,
Старый буфф скалит зубы и радостно бьёт в литавры.
Поднимая столбом опилки, по кругу летят кентавры,
А факира с утра несёт то огнём, то сталью.
Дамы в перьях и блёстках жеманно целуют змей,
Укротитель в бинтах – его твари раскрыли пасти.
Зал битком: пьют в партере,