лужей.
Кому нужна великая страна?
Куда приятней есть с подругой ужин.
Ласкать ее дыханием своим,
пускай с добавкой горьковского пива.
Сигара распускает руки – дым.
Я выдыхаю облако лениво.
Внутри него сознание свое
разбрасываю, как носки и тапки.
Хемингуэй купил себе ружье,
пересчитал оставшиеся бабки.
Немного поболел за Ливерпуль
во имя или ради Лудогорца.
Пустил в свою могилу пару пуль.
Достаточно безумно ныне солнце.
Оно покрыто пеплом и золой,
плюясь и исходя смертельным ядом.
Летают книги в небе над землей
и ищут корм птенцам своим – тетрадям.
* * *
– Ты не пиши об этом, иностранец,
поскольку не изменишь этот мир, -
промолвил сединой богатый старец
и осушил бокал за бизимдир,
безжалостный, кровавый и железный.
– Он сбудется в предутреннюю рань,
когда глотка воды не будет пресной. -
В дыму марихуаны Ленкорань
напоминает о такой забаве,
которая из золота и мглы.
Сегодня позабыть никто не вправе
про Сумгаит, Баку и Ходжалы,
иначе жизнь вокреснет и погаснет
и всё вокруг окажется в гробах.
В одной забытой и далекой басне
кипит вулкан Нагорный Карабах
и покрывает всю планету лавой -
нутром и содержанием армян.
Рукою левой не исправить правой.
Идет до человечества баран,
чтобы погреться жаром от жаровен,
где говорят сырые провода:
"Азербайджан не будет завоёван
никем, ничем, нигде и никогда".
* * *
Реальность растеклась
по улице, как лужа.
Плывет в реке карась,
действительности нужен
на четверть и на треть.
Большие выходные
желают умереть.
Философы стальные
летают в вышине,
пронзая птиц и птицу
по имени Мане.
Иванушке сестрица
дает испить вина
с вершины Аю-Дага.
Пинает Кантона
грузина или дага
за то, что тот порвал
его трусы и бутсы.
Какой грядет провал!
У Бродского ебутся
два голубя в краю,
где жил когда-то Данте.
Я медленно пою
и слушаю анданте
вполуха у себя
в квартире из решеток.
В историю гребя,
старуха в девять соток
сажает некий факт
из жизни Скотланд-Ярда.
Стихи – это инфаркт
поэта – миокарда.
* * *
Одно и то же, день за днем куколд
купается в побитой сбоку ванне.
Печальное, немыслимое кольт
рассказывает льву в его саванне.
Там образы летают полутьмы,
касаясь павианов и жирафов.
Печально создавать умом умы.
Мой каждый день предельно одинаков.
Он создан из креветок и рачков.
А что поделать, доллары пылают
в глубинах фиолетовых зрачков.
Хорош в постели солнечный нокаут.
Ему не надо истину искать.
Она сама везде его находит,
кидает расторопно на кровать,
насилует на ней и на природе.
А что такого? Надо же ему
иметь детей от вымученной правды.
Везут фургоны выпивку в тюрьму.
В ней зекам раздают бутылки крафта.
И тени Петь, Сергеев, Слав и Вить
глотают пиво, слушая, как где-то
кричит Куприн: "Нас не остановить -
да здравствует эпоха нейронета!"
* * *
"Душа оживает на все времена,
когда попадает в ад,
но ты лишь меняешь свои имена". -
"Тебе я примерно рад,
едя