м Лесом стояла полная луна. Солнце умерших заливало беловатым светом вершины гор, одна за другой убегающие вдаль, как застывшие серебряные волны. Долины, куда не доставали лунные лучи, заполнил мрак. Изредка луну затеняли облака, лучи обрывались, и тогда черные волны захлестывали и вершины. Но ветер тянул и рвал облака, неустойчивые отблески скользили по склонам, дразнили взгляд, сбивали с толку.
В мелькании серебристо-ледяного света и угольной тьмы сам Медный Лес казался ненастоящим, дрожал, колебался, грозил рассыпаться на блики и пропасть навсегда. Но женщина, стоявшая на вершине Пещерной горы над Великаньей долиной, обладала глазами ночи: она видела каждую скалу, четко, до трещинки, обрисованную лунным светом, каждую вершину ели. Само ее лицо казалось белым, как луна, переменчивым, как облака, а в глазах переливались озера сумеречных теней. Длинные темные волосы спускались ниже колен, и неподвижно стоявшая женщина походила на высокий камень. Под этой луной не нашлось бы ни единой живой души, только горы, мох, вершины елей, и женщина была им сродни.
Ветер, гнавший облака, летел через вершину и свистел вокруг ведьмы Медного Леса. Протягивая руки ладонями вперед вслед ветру, она говорила нараспев:
Вождь Фьялленланда,
тот, что был отдан
Врагу Великанов
и смерти ветвей!
В час полнолунья
я заклинаю:
сон твой опутан
сетью моей![2]
Голос ее был голосом горы: его сплетали острый стук камня и холодное журчанье ручья, шепот трав и шорох ветвей. Порой он взмывал выше и сливался с ветром, порой опускался и стлался по земле, полз невидимым змеем, заполнял собой Медный Лес и собирал в себя всю силу его корней и камней.
Слово от слова
слово рождало,
дело от дела
дело рождало;
Убийца земель,
посеял ты гибель, —
колосья шумят,
готовится жатва![3]
Вскинув голову, женщина кричала, обращаясь прямо к небу, и лунный свет бросал в ее широко раскрытые глаза такие безумные и яркие отсветы, что, казалось, это ее глаза освещают небосклон. А голос ее наполнился силой, напился ветра и летел, могучий и гулкий, как сама буря.
Приди же на поле,
где вороны пили
кровавую брагу, —
твой кубок готов!
Твой путь неминуем —
тебя заклинаю
лунным безумьем,
стоячей водою,
горящей землей,
стонущим камнем,
кровью остывшей,
смехом врагов,
неотплаченной смертью,
костром отгоревшим,
золой погребальной,
жилищем подземным,
что строят тебе!
Подхваченное ветром, заклинание взмыло в серое небо, полетело над лесистыми горами Медного Леса, над вересковыми равнинами Квиттингского Севера и над осинниками Рауденланда, над морем, изрезанным узкими длинными фьордами, над другими горами, высокими и скалистыми. Как стрела, пущенная точно в цель, заклинание летело над спящими землями, над тихими крышами, над тлеющими очагами, среди сотен и тысяч человеческих духов выбирая тот, к которому было послано.
И где-то в горной стране фьяллей, в населенном фьорде, в просторной многолюдной усадьбе, в большом спальном покое один-единственный человек заворочался на лежанке. Что-то чуждое и тревожное вдруг вошло в его сны, как незваный гость входит в дом, ударом ноги вышибая дверь; что-то невидимое душило его, давило на грудь. Сердце тревожно забилось, гоня по всему телу лихорадочную дрожь.
Спящий перевернулся с боку на бок, длинноволосая голова мотнулась из стороны в сторону. Он обладал ясным умом и сильной волей, не слабевшей даже во сне; все существо его стремилось проснуться, вырваться из наваждения. Но незваная гостья его души, ведьма с лунным безумьем в глазах, не отпускала, а издалека метала одну за другой невидимые петли, стараясь обуздать и подчинить себе чужой дух.
Женщина на вершине горы стояла, вытянув руки вперед и закрыв глаза. Ее слух через моря и земли ловил трудное, сдавленное, лихорадочное дыхание спящего фьялля. Не открывая глаз, ведьма Медного Леса жадно вдохнула, точно у нее с жертвой было одно дыхание на двоих. В эти мгновения она видела дух врага перед собой как на ладони: изнемогающий, испуганный, жалкий. И тогда женщина засмеялась. Ее смех звучал негромко, отрывисто и судорожно, он вырывался из груди толчками, как по кускам. Так могли бы смеяться камни.
В те же мгновения спящий фьялль отвечал хрипом – и как похожи были его хрип и ее смех! Мужчина жадно ловил воздух, рука его бессознательно тянулась к горлу, точно хотела оторвать душащие пальцы, подбородок вздергивался,