>
В Щукинское училище мы все поступили в 1952 году. Курс Веры Константиновны Львовой оказался звездным: харизматичный Лев Борисов, всенародная любимица Инна Ульянова, удивительная Раиса Куркина, много лет проработавший в «Современнике» Володя Земляникин, Мария Кнушевицкая, актриса Театра Моссовета, и конечно Нина Дорошина и Александр Ширвиндт. Это было настоящее братство. Вместе готовились к экзаменам, писали шпаргалки, болели друг за друга на отрывках. И после окончания училища мы никогда не забывали друг о друге, а с Ниночкой Дорошиной были дружны всю жизнь. Как остроумно подметил Ширвиндт: «Они очень трогательно общаются друг с другом, в нашу цифровую эпоху сохраняя традицию рукописных писем». Послания от Ниночки приходили очень длинные, на нескольких страницах, в уголках каждой пометка: «Утро», «День», «Вечер», в конце приписка: «Вот я и закончила писать тебе свое долгоиграющее письмо…» Нина часто вспоминала нашу молодость, спрашивала: «Помнишь, какими мы были?!» Как говорил наш любимый Шурка Ширвиндт: «Вся трагедия не в том, что стареем, а в том, что в душе мы остались молодыми». Конечно, я все помню! Первого сентября нас, первокурсников, усадили в кружок и началось знакомство. Среди вчерашних школьников присутствовали и бывшие фронтовики в гимнастерках. Каждый студент рассказывал о себе какую-нибудь историю. Я очень волновалась: как бы не опозориться в стенах прославленного учи лища. Когда дошла очередь, я поведала, как в эвакуации мы, дети войны, ели все подряд: щавель, дудник, сныть, полынь, лепешки из клевера, так что вернулась в Ленинград толстушкой. Все мои старые свитерочки оказались впору на куклу! Настала очередь Нины Дорошиной. Выдержав паузу, она таинственно, как Шахереза да, произнесла: «У меня очень сложная биография. – Все сразу навострили уши. – Одно время я жила с родителями в Иране и видела та-ко-о-е…» Она была прирожденной артисткой, большой придумщицей и разыграла перед нами свой первый этюд. Ее папа работал оценщиком одного из столичных меховых комбинатов. Перед войной его с семьей отправили в длительную командировку в Иран. Нина мне сразу понравилась: глазастая, косы бубликом, вздер нутый носик, самые длинные ноги на курсе. Сама она подшучивала над своей внешностью: «Лицо круглое как сковородка – хоть блины пеки!» Но при круглой обаятельной мордашке – осиная талия. «Наша Нинон» ходила на каблучках, извиваясь будто змея. Начались занятия. И естественно, первые влюбленности. На курсе все знали, что мне нравится молодой педагог Владимир Этуш. Кра сивый, высокий, с выразительными черными глазами. Как-то он репетировал со студентами отрывок. Наши мальчики решили подшутить и втолкнули меня, красную от смущения, в аудиторию. Девчонки же были платонически влюблены в старшекурсников. Они все были красавцы: Олег Стриженов, Саша Шворин… Поскольку мы «обслуживали» четвертый курс – гладили рубашки, пришивали пуговицы к сценическим костюмам, – то имели возможность быть ближе к «кумирам». Помню, как, затаив дыхание, наблюдали из-за кулис за игрой Олега Стриженова. Он был восхитителен в роли Гришки Отрепьева: в голубом плаще под цвет глаз, с развевающимися золотыми волосами. Однажды мне отчаянно повезло. Седьмого ноября всем курсом мы шли на парад. Впереди колонны старшекурсники должны были нести праздничные транспаранты. – Ну, кто со мной? – вдруг спрашивает Стриженов. – Можно я? – храбро делаю шаг вперед. Олег кивнул. Все с завистью посмотрели на меня, а я-то метр с кепкой! Пришлось так усердно тянуть руку вверх, неся транспарант, что пальто чуть не лопнуло под мышками. Прошли по родному Арбату, потом по улице Горького, наконец добрались до Красной площади. Как жаль, что закончилось все так быстро. «Ну все! – сказал Стриженов. – Ребята, пошли теперь кутить. – И тут его взгляд остановился на мне: – А тебе еще рано». Я совсем на него не обиделась. Мы, дети войны, формировались медленно. Девочки с косичками, мальчики с челочками. Ну какие романы? Только на втором курсе начались какие-то робкие ухаживания. Первого сентября Шура Ширвиндт, помню, подарил всем девчонкам по игрушечному тряпичному зайцу. Его можно было надеть на руку и пока зывать пред ставление. Заяц от времени состарился, но по-прежнему живет со мной. Я храню его в память об удивительно крепкой дружбе, которую мы, однокурсники, пронесли через всю жизнь… Шурка, образованный, спокойный, остроумный, был беспрекословным авторитетом на курсе. Но мысль влюбиться в него не приходила нам в голову. Попросить или что-то спросить – это к Шуре. Он не выговаривал шипящие и по совету Этуша, у которого тоже были проблемы с дикцией, ходил с камешками во рту. Шура трогательно пытался ухаживать за Инной Ульяновой. Однажды на лекции по истории КПСС наклонился к ней и шепнул: – Барбос, я тебе подложил свинью. – Отстань! Инна, строча конспект, отмахнулась от него как от назойливой мухи. После занятий случайно сунула руку в карман пиджака, а там… шоколадная свинка. Третий курс – это уже была пора романов. Когда мы ездили на гастроли в Баку, Шура регулярно бегал на телефонную станцию и звонил в Москву своей девушке Наташе Белоусовой. Они, кстати, очень скоро поженились. За мной же ухаживал Лева Борисов, хотя мне нравился другой однокурсник – Вадик Грачев. Мы вместе снимались в фильме «Аттестат зрелости»: Вадим в одной из центральных ролей, я играла Елочку. Таяла от его лучезарной улыбки. Казалось, счастье так близко, но, увы, он выбрал другую. На выпускном вечере я танцевала польку-бабочку и так плакала,