л им рукой и улыбаясь зашагал прочь: теперь его окликают не потому что уродец, а потому что артист. Кто бы мог подумать?
Ему сорок восемь: считай, больше половины жизни прошло под знаком борьбы с очевидным. Отрицание, агрессия, торг – какие там еще стадии принятия неизбежного? Главным своим несчастьем Питер долгое время считал собственное тело. Да, он – карлик. Но значит ли это, что обречен на жалкое существование, полное насмешек и ограничений?
Когда-то Динклэйдж был в этом уверен. С тех самых пор как понял: он не такой, как все, и это не исправить. Родители, Джон Карл и Диана, старший брат Джонатан – обычные люди среднего роста. И только на Пита отчего-то взъелась судьба, передав ген ахондроплазии – редкого и малоизученного наследственного заболевания, приводящего к карликовости (в мире подобная мутация встречается у одного на семьдесят тысяч новорожденных). Никто в семье так и не смог припомнить кого-либо из родственников, страдавших той же патологией: возможно, в последний раз этот ген давал о себе знать давным-давно.
В детстве Динклэйджу сделали операцию, чтобы предотвратить осложнения – сколиоз и искривление ног. Такое вмешательство опасно, его переносят далеко не все люди с нарушением роста, но в противном случае есть риск вовсе утратить способность передвигаться. Питеру повезло – насколько это слово применимо к ситуации. После сломанных и заново сращенных костей и долгого ношения специального корсета он, по крайней мере, был застрахован от инвалидной коляски в будущем.
В раннем детстве Пит не слишком страдал из-за своей болезни. Его окружали любимые и любящие люди, никто не вел себя с ним как с «особенным»: родители, к примеру, ничего не доставали для сына с верхних полок, предлагали самому добраться до нужной вещи. Семья была не сильно обеспеченной: мать преподавала музыку в школе, отец, потеряв место страхового агента, хватался за любые приработки. Но Питер и Джонатан росли безмятежно и вечно что-нибудь придумывали. У них жили старый лабрадор Зоуи и попугай, было множество книжек, комиксов и игрушек, в том числе собственного производства – например ударная установка из консервных банок. (Много лет спустя Джонатан станет профессиональным музыкантом, только специальность выберет другую – скрипача.) В подвале дома в пригороде Нью-Джерси братья устраивали для соседей кукольные спектакли, показывали цирковые номера: Джонатан барабанил, а Питер под его аккомпанемент разъезжал на трехколесном велосипеде, нарочно падая и вскакивая. При этом уже тогда твердо знал: унижаться недопустимо, поэтому отказывался одеваться как клоун, соглашался лишь на мамин парик. Питер не стремился вызвать смех, он мечтал поражать ловкостью.
Иногда представление братьев сопровождал альбом группы The Who: мальчишки укладывали колонки на пол первого этажа динамиками вниз – так, чтобы звук проходил сквозь потолок. Билеты соседям продавали за крышечки от бутылок. Это было счастливое время. Жаль, слишком короткое…
Годам к десяти, когда Пит вытянулся до ста тридцати сантиметров, его рост прекратился. К этому времени он уже отлично понимал, что не такой, как все: у его тела другие пропорции. Но первую вспышку осознанной горечи и боли запомнил навсегда. То было начало эры домашнего видео, и однажды, увидев съемку школьного утренника, где играл кролика, Динклэйдж отчетливо понял: другие ребята гораздо выше. С отметки «135» на линейке для измерения роста стартовала его новая жизнь, но Питер не собирался довольствоваться во всех смыслах малым. В конце концов, в умственном и эмоциональном развитии он не только не отставал, но и опережал сверстников.
Школьные годы прошли ожидаемо мучительно, лучше о них не вспоминать. Как нарочно, ребята вокруг подобрались спортивные и одержимо играли в лякросс – командную игру с мячом, требующую хороших физических данных. В школе существовали свои звезды – крепкие «качки», хвастающиеся мускулами перед кокетливыми девочками-болельщицами. Но одной спортивной славы для самоутверждения им было явно мало. Ах какую удобную мишень представлял собой коротышка Питер для соревновавшихся в жестокости одноклассников! Учителя не всегда успевали прийти на выручку, а их увещевания успеха не имели – жестоким подросткам несложно было подгадать момент, когда жертва окажется в одиночестве, без защиты. Как только Питера не дразнили – и Теннисным мячом, и Недомерком. Но самым прилипчивым прозвищем стало Пустяк: от этого слова его передергивает и теперь.
Подростковые годы порой казались невыносимыми настолько, что Динклэйдж с приятелем, таким же аутсайдером Беном, обсуждали, не повеситься ли на ближайшей колокольне. Теперь Пит, как правило, бывал мрачен. Он рано начал курить, одевался только в черное и в целом являл собой ходячую депрессию. И кто знает, чем бы закончилась пора озлобленности и отчуждения, если бы не школьный театр.
В старших классах на него обратил внимание один из учителей. Динклэйдж был умен, начитан и не по годам циничен, на уроках его ответы на вопросы и реплики с места отличались остроумием и нестандартностью. Педагог предложил необычному пареньку попробовать себя в школьной постановке ирландской пьесы «Могила Шарон». Драма строилась вокруг ключевой роли изуродованного карлика: Питер впервые узнал, что, оказывается, существуют сценические образы, написанные специально