aph>
ЧАСТЬ I
UP…
Один гад, окопавшийся в отделе снабжения, может принести больше вреда, чем дивизия белых на фронте.
Всегда легче откатить, чем что-то подписать.
Двое из ларца, одинаковых с лица
– Ты с чего такой помятый? С похмелья, что ли?
– Ну да… И с похмелья тоже, да и вообще…
– Что случилось?
– А ты не знаешь разве? Все в нашем гнилом мирке только об этом и говорят.
– Откуда мне знать? Я прилетел только вчера поздним вечером из Парижа. А там я даже телефон не включал, чтобы побыть хоть немного в иллюзии свободы. Так что последних сплетен смрадный тлен еще не вкусил я. Рассказывай!
– Меня с работы уволили. Вчера днем.
– Так… Приплыли…Что хоть сказали-то?
– Честно говоря, этого я как-то не расслышал. Находился в этот момент слишком далеко от офиса. Я, видишь ли, если можно так сказать, решил сам себя уволить. Ушел из офиса якобы на обед, а оказалось, что навсегда.
– Тебя кто-нибудь сдал? Есть по этому поводу соображения?
– Думаю, что никто специально не сдавал. Случилось то, что должно было случиться. Я элементарно попался. Думаю, что там, наверху, устали на мои невинные шалости сквозь перья ангельских своих крылышек смотреть. Сколько можно зажигать, бухать и трахать кого ни попадя!
Этот не совсем заурядный разговор в легком миноре происходил в вестибюле бывшего здания СЭВ: высокого дома, похожего на раскрытую, поставленную стоймя книгу, построенного в самом конце Калининского проспекта, ныне переименованного в улицу Новый Арбат. В глубоких уютных креслах, друг напротив друга, сидели два молодых человека. На первый взгляд особенных различий между ними не было, и даже не самый опытный наблюдатель мог бы с уверенностью сказать, что едят эти двое из одной тарелки или, что вернее, достаток их и социальное положение вполне схожи. На обоих были отлично сшитые костюмы из замечательной итальянской, очень дорогой ткани. Оба предпочитали одну и ту же торговую марку «Zegna», причем коллекция была явно не прошлогодней, а значит, цена одному такому костюму в Милане была не меньше, чем полторы тысячи евро. На запястье левой руки одного сверкал огромный золотой хронограф «Brietling for Bentley», руку собеседника украшал столь же огромный «Panerai Submersible» в белом золоте. Молодые люди сидели в одинаковых позах, закинув ногу на ногу и обхватив колено той ноги, что была сверху, замком из пальцев рук, отчего рукава пиджаков сдвинулись ближе к локтям, а часы сияли и их гильошированные в Швейцарии и Италии циферблаты генерировали множество солнечных зайчиков, посылая их во все стороны подобно тому, как маяк посылает свой свет в кромешную океанскую ночь. Поднявшиеся кверху брючины обнажали похожие как близнецы ботинки ручной работы «Berlutti», что в том же самом Милане без особенной уценки стоили где-нибудь в районе трех тысяч. Галстуки «Armani» были повязаны небрежным «косым бизнесом». На безымянных пальцах правой руки молодые люди имели по кольцу «Tiffany». У ног одного стоял портфель «Blue marine», другому принадлежал портфель аргентинской фирмы «Casa Lopez». На разделявшем их низком столике застыла огромная пепельница «Dunhill», по форме напоминающая войсковой оборонительный бетонный ДОТ. В пепельнице лежали две выкуренные наполовину сигары «Cohiba reserve». Рядом стояли два брендированных коньячных бокала-тюльпана «Hine». При том, что час был ранний, не более, чем одиннадцать утра, официантка Наденька из бара, находившегося там же, в вестибюле, уже не раз доливала в эти бокалы славный дубовый экстракт, которым, как известно, прекрасно лечится любое, даже самое тяжкое похмелье. Респектабельность же экстракта в любых условиях непоколебима и находится вне всяких сомнений, как и чувство собственного достоинства члена какой-нибудь уцелевшей императорской фамилии. Проделывать подобное Наденьке было не в диковину. Она работала не первый год и знала, что серьезные господа, имеющие честь трудиться в бывшем здании СЭВ, иногда не против были поправить не вполне уверенное в себе утреннее здоровье именно таким вот незамысловатым способом. Причем особенной популярностью у них пользовался именно тот самый «Hine», а толк в подобных вещах эти господа отличнейшим образом понимали и что попало в себя, да еще и по утрам, не вливали.
При том, что оба наши модника были некоторым образом упакованы в одинаковую своеобразную униформу со схожими знаками различия, все же одна деталь не позволяла отождествить их друг с другом полностью. Это выражение лица. У одного, что, как уже было сказано выше, прилетел из Парижа минувшим вечером, оно было умиротворенное. Он благосклонно взирал на собеседника, а равно и на окружающий мир из-под чуть прикрытых век, и щеки его, румяные от коньяка, своей полной формой придавали лицу приятную здоровую округлость. Изредка он протягивал руку к пепельнице, лениво брал сигару и, набрав в рот дыму, выпускал его вверх тонкой струйкой, иногда, впрочем, превращая эту струйку в небольшие аккуратные колечки, ухитряясь выпускать их одно за одним в ряд. Да