то выбежал из третьего подъезда? Ба! Дружище Бодуненц. Вот так удача!
– Слушай, «девяносто-шестьдесят-девяносто» – это не про твои мозги? – вкрадчиво прошептал Люлипупенко.
Мариша, жена Малярчука, пенсионера с седьмого этажа основательно заперла дверь снаружи на недавно установленный кодовый замок.
– Чтоб не выскочил, окаянный, – успокаивала она себя, спускаясь по лестнице.
Малярчук тем временем уныло уставился в телевизор, подобрав под себя ноги в шлепанцах. Безнадега. По ящику показывали передачу для первоклассников, но ему было всё равно. Да еще чевой-то теснила новая китайская пижама.
Кошка Моня, по обыкновению, пристроилась на коленях.
К тому же жинка, как всегда, куда-то задевала пульт от телевизора. Ведь так спрячет, чага, ни за что не найдешь – полдня проищешь, и окажется где-нибудь под матрасом…
Жена Малярчука вышла из подъезда. На тротуаре некто Люлипупенко, словно стая цыганок, охаживал Бодуненца.
– Как здоровье? Мозги не давят на желудок? – продолжал Люлипупенко обработку соседа по дому.
И тот сдался:
– На, полтинник, на работу тороплюсь… Ну вот, всё-таки, опоздаю! – на этой горестной мысли поймал себя Савелий, оказавшись в самой середине лужи.
– Я – в баню, – так отреагировал Никеш на появление Бодуненца в проеме лифта.
Кроме Никеша в лифте также был Лева Смолянский.
– Я – в баню, – затравленно повторил Никеш.
– Паровозного тебе пару! – искренне пожелал Лева. – Но сначала мне наверх.
– Я – в баню, – снова пробормотал Никеш и призадумался. – А зачем?..
– Не успею, – удручился Бодуненц и выпрыгнул из лифта, а затем бросился по ступенькам лестницы бегом вниз, где его случайно встретил почти у самого подъезда Люлипупенко.
Глава 2
8.00
Оперативка началась ровно в 8.00.00. Их Величество оглядели ряды своего плебса.
– А где Бодунцы? – взвизгнули Они верхним фа Витаса.
– Не могу знать, – вытянулся мастер Проктер (мастер Прохоров, есть еще фрезеровщик Прокопчиков – не путать, прим. автора).
– Так найти! Не-мед-ля!! – и Они кинулись в Проктера пачкой мобильников.
– Слушь-сь!
– Немедля! – затопали ножками Их Величество.
Но не успел мастер схватить телефоны, как в кабинет на всех парах ворвался Бодуненц.
– Простите, Александр Леонхардович, кажется, опоздал немного, – холодея, выдохнул он.
Директор лицея Александр Леонхардович Кольцов щелкнул секундомером:
– Ты у своих товарищей прощенья проси, не у меня! Их драгоценное время потратил. О, да это просто рекорд опоздания – девять целых и пятьдесят четыре сотых. Для плаванья «топориком» – олимпийский рекорд!
И затем рявкнул:
– Ты опоздал на девять пятьдесят четыре – как это… Пони… мать! И сие пример для учащихся, наихудший пример!
Бодуненц сжался в комок.
– В России есть две главные беды…
– Бодунцы и дороги! – хором проскандировали Проктер энд Гембл (мастер Прохоров и его подмастерье Глеб), упреждая мысль Их Величества.
– Всё так, – одобряюще кивнули Они.
Остальные «полчасы» Их Величество запекали проклятия в адрес Бодуненца. А затем надолго успокоились – день прожит не зря.
Люлипупенко, честно заработавший своей харизмой полсотни, тотчас направился к киоску «Диана».
У входа уже толпился Вадик Дулепистый.
– Привет, соседос.
– Здорово, Арни. Баки е?
– Вот, родимые, – помахал синенькой бумажкой Люлипупенко.
– Да ты, смотрю, олигарх!
– Не без того.
– Как всегда, лангет и омары? Или что-нибудь позаковыристей? Скажем, по маленькой.
– Склоняюсь к последнему.
Лева Смолянский шел с ночного дежурства. Домой. В лифте к нему запрыгнул Никеш и попытался изменить маршрут, а потом Бодуненц, но безрезультатно – удалось отвадить. Всё. Скорее спать. Перед тем на улице он встретил скучающего Люлипупенко, а еще ранее – Витька-Гагулька – в одиночестве терся у газона.
– Ты ничего на работе не забыл? – ощерился Витек.
– Да, вроде, нет.
– А на ногах?
Лева и не заметил, как по ходу не снял с ног синие пластиковые бахилы.
– С тебя десятка! За образ! – рубанул Гагулёк.
– Ща, разбежался!
Дело в том, что у Никеша затевался крутой евроремонт. Еще полгода назад. И закончился недавно. Почти. Никеш до сих пор от краски не отмылся. Сами понимаете, в баню сходить, особенно когда нет горячей воды, да что греха таить, и холодной – святое, святее не бывает. Вернее, бывает