Игорек не согласится, у него и в Министерстве должность хорошая. Но и это еще не все.
– Ладно, добивай, чего уж там.
– Он просил познакомить его с Колобком, якобы он хочет, чтобы Колобок стал его наставником и советчиком в нелегком деле руководства нами. Ну, каково?
– Врешь? – недоверчиво переспросил Юра.
– Да как бог свят! Просил, чтобы мы с тобой за него перед Колобком походатайствовали. Юра, он ведет какую-то мощную игру, в которой я не могу разобраться. Тут в чем-то большая подстава, но я никак не пойму, в чем именно.
Коротков задумчиво посозерцал потолок и глубокомысленно произнес:
– Да, мать, кажется, мы с тобой попали. Причем по-крупному. Может, нам пора валить отсюда, пока нам головы не снесли, а?
– Решай сам. Как ты скажешь, так и сделаем.
– Или побарахтаемся еще чуток? – задумчиво продолжал Юра. – Поиграем с ним в его игру.
– Так мы же правил не знаем, – возразила Настя. – Как играть, когда правила неизвестны?
– Ну уж как-нибудь. Мы с тобой старые сыскные собаки или кто? Мы и без правил сыграем с этим щенком. Зелен он еще на нас с тобой пасть разевать.
– Он очень умный, Юрка. Он еще пятнадцать лет назад был умнее всех своих сокурсников вместе взятых. Я его вспомнила, я в его группе занятия вела.
– Умный, говоришь? – хмыкнул Коротков. – Ну и ладно. Умному и проиграть не стыдно. Ты чего сидишь-то без дела? Ты давай кофе наливай, чайник уж вскипел давно.
Настя едва успела разлить кипяток по чашкам, как тренькнул внутренний телефон.
– Иду, Константин Георгиевич, – коротко ответил Юра в трубку.
Попили кофейку, называется…
Евгений Леонардович Ионов всегда боялся старости. Вот сколько себя помнил, столько и боялся. В его роду было много долгожителей, одна из прабабушек умерла, когда ему было пятнадцать, вторую он хоронил в двадцать два года. Прадедушки жили чуть поменьше, но все равно он застал в живых обоих и хорошо их помнил. Помнил их старческую беспомощность, слабость, зависимость от детей и внуков, которые должны были ухаживать за ними, терпеть их забывчивость, неопрятность и сенильное слабоумие, в простонародье именуемое старческим маразмом. Помнил, как шушукались взрослые, обреченно вздыхали и ссорились между собой, выясняя, кому ехать в отпуск, а кому оставаться ухаживать за стариками. Он много всякого помнил, и из этих воспоминаний выросло твердое убеждение, что он ни за что на свете не хотел был оказаться в таком положении, когда уход за ним, даже просто присутствие рядом с ним станет его родным в тягость и они, пусть и не признаваясь в этом, станут с нетерпением ждать, когда же он их, наконец, освободит от всех этих мучительных и обременительных забот.
Он понял, что помочь могут только деньги. Он не будет заставлять детей и внуков ухаживать за собой, он будет жить один, обязательно один, наймет сиделку, домработницу, кого там еще надо, и в его доме всегда будет чисто, будет пахнуть хорошим свежесваренным кофе и пышными сладкими булочками, и сам он, чисто выбритый, с вымытыми волосами, в брюках, наглаженной сорочке и домашней шелковой куртке,