у себя на периферии, он решительно кинул всех и вся, неделю проковырялся по сайтам с предложениями о работе, подписался на десяток собеседований, сел в автобус и сбежал в Москву. Сказать, что такой шаг дался ему легко – это значит бессовестно соврать. Многообразие условностей, долги, отношения, страхи перед неизвестностью – все это неподъемными оковами месяц за месяцем заставляли его откладывать задуманное. И если бы не вспыльчивый характер, способность наотмашь рубить, а только потом думать, то эти качели нерешительности двигались бы из стороны в сторону до сих пор.
В тот далекий вечер у Леонида сначала состоялась крупная ссора с родителями, которым не нравилось, что их сын занимается чем-то несерьезным, что у него нет нормальных отношений, что уже давно ему пора взяться за ум и что «вон уже у их друзей дети чего-то да добились, а ты все дурью маешься». А затем его девушка устроила феерическое шоу под быстро сменяющимися лозунгами: «мы никуда не ходим», «меня задрали твои друзья алкаши» и «ты мужчина, ты должен зарабатывать». Оба конфликта создали у Леонида непреодолимое желание послать всех как можно дальше, а самому забраться на высокую гору, там как можно в более глубокую пещеру и уже там, в одиночестве жалеть себя и ненавидеть всех непонимающих его ранимую натуру.
Гору с пещерой с лихвой заменило полуподвальное заведение, принадлежащее старому товарищу. Водка настойчиво выдавливала плохое настроение, застольная болтовня с околополитических и заумных тем постепенно все дальше уходила в сторону приятного да радостного.
– Лёня, че мы все о бабах? – Игорь, старинный друг Леонида, вальяжно развалился в уютном кресле и, щурясь, затягивался горьким сигарным дымом, – давай о чем-нибудь смешном!
– Да мне пока не до смешного, – попытался отмахнуться Леонид
– Давай Леонид, не ломайся! Рассказывай!
Собравшиеся с надеждой смотрели на него. Вот так каждый раз – стоит всем сесть за стол или собраться у костра да немного выпить и сразу – Леонид давай, Леонид рассказывай!
Он на это не обижался, более того, любил, когда вот так его слушали.
– Ладно, ладно, чего разгалделись? Налили бы сначала. Сказки все читали, а? Сначала баньку натопи, да постельку постели, а потом слово молвить буду!
– А ну! Налить поэту! – за столом возникло заметное оживление, бутылка пошла по кругу, и скоро руку приятно холодила рюмка, до верха наполненная водкой.
– Эх, под кулебяку! – радостно заявил Леонид и, шумно выдохнув, опустошил рюмку, – ну, какую сегодня рассказать?
– Давай что-нибудь страшненькое – хохотнул институтский товарищ Андрей, сидящий рядом.
– Ну, страшное, так страшное. Было это лет пять назад, да может и больше. Я собственно и в тот раз разругался со своей семьей да сбежал жить на съемку. Все меня более-менее устраивало, особенно достаточно раскрепощенная молодая соседка. Я старательно превозносил ее ограниченный талант к готовке жареной картошки, ну и старался максимально окружить уважением и вниманием… Але! если вы будете постоянно ржать, я и до утра не расскажу! Короче, семья меня не трогала, соседки мне вполне хватало. Мать ее, идиллия. Хотел есть – ел, хотел носки стирать – стирал. Под телевизор засыпал и просыпался. Все было за-ши-бись!
– О! За «зашибись»! – застолье оживилось, было быстро разлито, выпито и Леонид продолжил.
…И вот, в один вечер лежу я на диване, смотрю, как корреспонда вовсю издевается над двумя знатными политическими деятелями. Демонстрирует свое эпохальное остроумие и недюжий ум. Но мне пофиг. Мое хорошее настроение поддерживает вторая или третья бутылка «девятки» Балтики. Тут звонок в дверь. А звук у звонка был, надо сказать, наипрепротивнейший. Как не готовься, всегда застанет врасплох и заставит вздрогнуть. Смачно матерясь, я пошел открывать дверь. К моей радости на пороге оказалась заплаканная соседка. Мои успокаивания ни к чему не приводили и пришлось принять радикальные меры. Минут через двадцать с рыданиями было покончено и она смогла все мне рассказать…
– Хорош ржать! Да, да, мне двадцати минут хватило, то есть… вашу мать! Ей хватило, мля, достали, будете слушать или нет?!
Народ за столом хохотал до коликов, пока не выпили по очередной, никто не мог успокоиться.
– Ну, как-то так, – снова заговорил Леонид, – Что выяснилось-то. Была у Нины, так соседку звали, любимая бабушка, да взяла и померла, еще и прямо за столом, попивая чай. А эта овца в панике даже скорую не вызвала, все на хрен бросила и в ужасе ко мне прибежала. Я ей сказал, что она дура редкостная, хоть и хорошенькая, да повел ее обратно.
Бабуля дожидалась нас скрюченной на полу. Я как заправский доктор пытался мерить пульс, слушать дыхание, а соседка так и норовила упасть в обморок. Короче, пока бабку на диван затащил, пока соседку кое-как успокоил час прошел. И не лыбтесь, не лыбтесь, что я зверь что ли? При трупе -то?
Ну чего, ушли на кухню, сидим, ждем скорую, а та как всегда спешит, аж никак не приедет. Примерно через полчаса приехала, доктор такой насупленный. Говорит: «Где больная?» Я говорю, мол, да она уже того, и не больная вовсе. А он мне в ответ: «Ты что, врач? Так на кой нас вызывал?»