ред, сообщим, что он исчез бесследно.
Дело произошло на глазах оказавшегося рядом иерарха Русской православной церкви. Упомянутый священнослужитель сообщил об этом прессе; собственно, он был единственным настоящим свидетелем, поскольку в кафе «Версаль», где все случилось, других посетителей не было, а официанты, как выяснилось позже, были агентами германской разведки. Кстати, кафе потом закрылось, но это уже не так интересно: кафе не было примечательно ничем, кроме вывески. Говорили, что австрийцы таким манером специально дразнили немцев, напоминая о позорном Версальском мире. Хотя, конечно, «Версалем» кафе было названо еще в XIX веке. А то и в XVIII-м. Но уж могли бы переименовать его в «Сан-Суси», например, если так привязались к французскому названию. Возможно, именно поэтому – так сказать, от противного – германские агенты и сделали кафе «Версаль» своим гнездышком.
Но неважно.
История, однако, попала в газеты. Впрочем, справедливости ради придется заметить, что слово «газеты» (именно газеты, во множественном числе) здесь сказано скорее по формальным основаниям, ибо этих газет было всего две: бульварная Wiener Beobachter и националистическая (точнее, антинемецкая) Freies Österreich. Корреспондент «Беобахтера» был первым, кто примчался к месту происшествия: в кафе было разбито витринное стекло, и кто-то из жителей окрестных домов позвонил в полицию. Наверное, одна из тех пожилых тетушек, которые всегда торчат в окнах, поливая герань в подоконных ящиках и высматривая прохожих и соседок. Итак, безымянная тетушка позвонила в полицию, но вместо полиции приехал репортер на своем желтеньком «жучке» с эмблемой газеты на капоте. Такие желтые автомобильчики сновали по Вене, собирая мелкие скандальные новости для этого листка. А уж заметку из «Беобахтера» перепечатала «Фрайес Эстеррайх» – как иллюстрацию того, что Германия ведет себя нагло, считая Австрию зоной своих интересов и планируя либо окончательно присоединить ее, либо же посадить там полностью прогерманское правительство.
Хотя правительство там давно уже было очень даже прогерманское, такое прогерманское, что и присоединять не надо.
Да. Приехал репортер.
Приехал репортер, поговорил с официантами, что-то записал в блокнот, поснимал своим двуглазым «Роллейфлексом» – разбитую витрину, снаружи и изнутри. С негромким прищелкиванием вертел ручку, перематывая пленку и взводя затвор.
Православный иерарх подумал, что фотоаппарат «Роллейфлекс» похож на маленькую шарманку. Черный ящичек с металлическими обводами и ручкой справа. А сам репортер совсем не был похож на шарманщика: ни на жалобного немца-шарманщика с обезьянкой, как на детской картинке, ни тем более на настоящих шарманщиков, нищих и пропитых, которые еще в начале века встречались на юге России. Нет, репортер был гладенький, толстый, но верткий господин под пятьдесят.
А православный иерарх был уже старик. О его весьма высоком сане ничего не говорило, кроме драгоценной старинной панагии – обрамленного рубинами и изумрудами эмалевого изображения Богородицы, – спрятанной в складках черной монашеской рясы, и вышитого золотом креста на маленькой, похожей на феску шапочке, которую он держал на коленях. Он устал, он сидел на стуле и ждал полицию. Но полиция не ехала, а репортер закрыл блокнот и двинулся к выходу.
– Я, кажется, единственный свидетель, – сказал старик репортеру.
Он, естественно, говорил по-немецки. Но с акцентом, что тоже естественно.
– Святой отец! – сказал репортер. – Мое почтение! Но я не полицейский. Да и что нового вы могли бы сообщить, кроме того, что уже рассказали официанты? Впрочем, если желаете, я могу вас упомянуть в репортаже. Вы правы, это оживит рассказ. Итак, пишем: все произошло на глазах святого отца… Ваше имя и священный сан? – но блокнота так и не раскрыл и не снял колпачка с авторучки. Так, повертел ее в пальцах.
– Не надо, – сказал старик. – Ни к чему.
– Ни к чему, так и не надо! – сказал репортер и заметил панагию. – Экая у вас штучка. Дайте взглянуть, – он присел на стул и пригнулся, всматриваясь. Старик слегка отодвинулся. – Что вы, что вы, святой отец, я не прикоснусь к ней своими грешными пальцами. Настоящие камни? И эмаль настоящая?
– Да, конечно.
– Италия?
– Византия. Четырнадцатый век.
– Ого! И не боитесь так ходить по нашим улицам?
– Нет.
– Почему?
– Я – раб Божий, – сказал старик. – Рабам Божьим нечего бояться, разве только гнева Его. Кроме того, у меня дипломатический паспорт.
– Слуга Римского престола? – спросил корреспондент.
– Православная российская церковь, – сказал старик.
– Простите. Мне послышалось, что у вас итальянский акцент. И вы совсем не похожи на русского.
– Боже, – сказал старый монах. Он был сухощав и смугл. – Боже, опять! Однако почему не едет полиция?
– Понятия не имею. Я как раз заехал в полицейский участок, когда туда позвонили. Мы часто толчемся в полиции. Где же взять горячие новости, как не в полиции? Ребята сказали: вот адрес, там какая-то