прохожие жались к стенам домов, надеясь там найти укрытие от мелких всепроникающих холодных капель. А она сидела на скамейке под небольшим зонтиком, и даже отсюда, через толстые окна кондитерской старого Бурже, было видно, что она вся промокла.
– Опять она там сидит, эта сумасшедшая, – проворчал старый Бурже. Это был старик лет шестидесяти. Полноват, как и любые кондитерщики, с практически лысой головой, обрюзгшим лицом и маленькими карими глазами, посаженными под седыми бровями. И к тому же ужасный ворчун, хотя такое количество сладкого должно было сделать его за эти годы добрее. А может быть, он так скучал по своей недавно умершей жене Луизе, что мир потерял для него все краски и он стал только обижаться на него, считая, что это несправедливо – умереть позже жены. Соседи говорили, что смерть жены сильно изменила старика. Когда-то он был веселым болтуном с пышной курчавой шевелюрой, который постоянно надоедал Луизе своими разговорами ни о чем. Она делала вид, что сердится, Бурже тогда замолкал, пытаясь припомнить, не ляпнул ли он что-то обидное, заставившее его любимую супругу обидеться. Через некоторое время Луиза подходила сзади и ласково обнимала своего не в меру разговорчивого мужа за плечи, прижимаясь к нему. Бурже понимал, что прощен, ласково улыбался ей и снова начинал болтать без умолку. Так повторялось каждый день много-много лет.
Эта старая кондитерская лавка как будто бы существовала здесь всегда. Даже старый Бурже уже не помнил, кто из его предков первый открыл ее. И никакие потрясения, ни войны, ни революции не смогли помешать распространяться этому чудесному запаху утренних круассанов. И жители близлежащих домов были уверены, что пока их будит этот запах – в стране ничего совсем страшного не произойдет. Кондитерская Бурже, сама того не желая, стала символом спокойствия целого парижского квартала.
Можно сказать, что Луиза и Бурже являлись примером идеальной семьи, на которую хотели быть похожи многие. Оба очень любили своего единственного сына – Жерара, но их кровиночка Жерар сгинул в кровавой мясорубке где-то под Верденом. Это произошло в марте 1916 года, как раз в тот момент, когда русские нанесли свой отвлекающий удар около озера Нарочь в Белоруссии, и стало казаться, что самое страшное для французской армии уже позади и вот-вот станет легче. Об этом с надеждой писали все парижские газеты. Бурже и Луизе тогда показалось, что пройдет немного времени и их Жерар вернется. Бурже даже пытался на карте отыскать эту эту область Российской империи с таким необычным названием: Белая Русь и то самое озеро, где таким странным образом косвенно могла решиться судьба целой войны, но так и не нашел.
Но потом наступление русских выдохлось, в воздухе опять запахло человеческим горем, перемалывающим дивизию за дивизией в этой бессмысленной войне. И в начале апреля, когда молодая трава уже подросла, каштаны раскинулись зелеными листьями, готовясь зацвести белоснежными душистыми свечами, в дом Бурже постучал почтальон, принесший ужасную весть о смерти сына. Бурже так и не мог отыскать его могилу, когда наконец-то закончилась эта проклятая война. Целый месяц он ездил по тем местам, пытаясь разыскать хоть какую-то новость о сыне, получить хоть маленькую зацепку в своих поисках, колесил по стране ради встреч с немногими оставшимися в живых его сослуживцами. Но очевидцев смерти Жерара осталось очень мало. Кто-то говорил, что во время очередной бессмысленной атаки его скосил немецкий пулемет, а кто-то – что в Жерара попал артиллерийский снаряд. Но как бы там ни было, могилу сына он так и не увидел. От пережитого и начали у него выпадать волосы. Бурже помнил, что когда вернулся в Париж, то долго не решался войти в дом, чтобы не испугать своими безрезультатными поисками жену. Он стоял на противоположной стороне улицы, не решаясь сделать шаг к порогу. Он не знал, что Луиза видела его через чуть раздвинутые занавески и, как умная женщина, все сразу поняла. Так и стояли они друг против друга: он на улице, она в доме. Слез уже не было, все было выплакано еще после получения письма о гибели Жерара. Бурже простоял так не менее часа, пока сама Луиза не вышла на улицу и, как маленького ребенка, не повела его за руку в их ставший внезапно пустым дом. Они сели за стол в маленькой комнате и долго сидели не разговаривая. За годы семейной жизни они научились понимать друг друга без слов. Большая черная беда окутала их дом. Луиза так и не смогла пережить смерть сына. Она как-то быстро состарилась, и хотя продолжала точно так же заботиться о Бурже, но было видно, что силы постепенно покидают ее. Бурже всеми силами пытался утешить ее, стал даже болтливее в два раза, говорил без умолку, лишь бы Луиза хоть на немного отвлеклась от свалившегося на них несчастья. Но в душе он понимал, что его прекрасная и жизнелюбивая жена угасает и уже ничто не может ее спасти. Ближе к зиме она как-то тихо умерла. Бурже как обычно что-то ей рассказывал, стоя спиной, и вдруг необычно сильно заболело сердце, как-то внезапно, словно тысячи раскаленных иголок впились в него. Он замолчал, закрыл глаза и постарался дышать реже и неглубоко, потому что любое движение причиняло адскую боль слева. Он не хотел говорить Луизе ничего, делая вид, что занят чисткой прилавка. А когда боль прошла, он повернулся к жене, чтобы продолжить свою болтовню, и вдруг увидел, что она сидит уже мертвая. Стеклянные глаза безучастно смотрели в пол. И только спинка стула удерживала ее от падения.