стоятеля Монастыря-на-Руне, а посему мог позволить себе небольшие вольности.
Солнце в северо-западных широтах Ангенора редко выглядывало из-за толстых туч, но сегодня оно решило порадовать жителей этого маленького уютного городка Приграничья и светило посередине глубокого, неестественно синего неба, лишённого любых облаков. Воздух тяжёлой плитой лежал на раскалённой земле и был тягуч и пахуч, как свежий липовый мёд.
Сутки до поста на верхушке Колокольной башни юный послушник безвылазно провёл в своей тесной тёмной келье в старом монастырском крыле близ башни и, не разгибая спины, завитушка за завитушкой старых ангенорских рун копировал тексты полуистлевших фолиантов, что две недели назад привезли из столицы кирасиры. И сейчас Альфред был счастлив сделать долгожданный перерыв и подставить лицо летнему солнцу.
Альфред сам себе не верил – ещё год назад он не умел ни читать, ни писать, но с тех пор, как старый аббат взял мальчика под своё крыло, он не только смог выучить то, что написано в священном семикнижии, хранившемся на аналое, но ему ещё и доверили копировать эти великие книги.
В этих пыльных фолиантах, старых, как сам мир, рунами размером с ячменные зёрнышки, были изложены трактаты о бытии, много лет назад написанные рукой безымянных приверженцев Святой благодати – новой религии, что пришла в эти земли с далёкого севера, и руки послушника всё ещё хранили запах старой бумаги и чернил, с которым в его кожу впиталась их мудрость. Во всём монастыре только ему и ещё паре послушников хватало усидчивости и аккуратности долгими часами выводить перьями святые писания на шероховатом пергаменте. Это дело было кропотливым и требовало огромного внимания, и потому аббат в качестве награды иногда разрешал Альфреду и другим писарям съедать по яблоку на ужин, что, по сравнению с пресной монастырской едой, было сродни настоящему лакомству. Старик называл Альфреда удивительно способным для простого мальчишки из глуши, но розги за малейшую оплошность не давали ему этим возгордиться.
Но как бы Альфреду ни нравилось переписывать руну за руной, увековечивая законы для новых последователей истинной, как говаривал аббат, веры, он был рад, когда старый священник попросил его весь день провести здесь, наедине с набатным колоколом, рядом с солнцем и ветром. У этого юноши во всём монастыре были самые зоркие глаза, а потому в важные для города дни его чаще других оставляли вглядываться в даль всех четырёх сторон.
Колокольная башня ещё при возведении считалась собственностью монастыря, так как именно на его деньги была когда-то построена, а потому службу на ней несли исключительно послушники, да и то только те, кто не боялся высоты. В монастыре таких было немного: личный служка аббата, младший поварёнок, Альфред да дьякон, но тот уже два дня как уехал в Паденброг просить короля о ссуде на починку старой часовни, а служка и поварёнок были заняты подготовкой к ежегодной ярмарке, и потому, кроме Альфреда, нести дозор больше было некому.
Король Огасовар, Осе́, последний из династии Роксбургов, как и подавляющее число жителей Ангенора, поклонялся Перламутровым горам, что на западе крутыми хребтами уходили далеко за горизонт, – там, если верить старым легендам, живут боги. Но Святая благодать с каждым днём становилась сильнее и всё увереннее набирала паству на просторах королевства среди всех слоёв общества, от крестьян до графов, и потому королю, тем более находящемуся в шатком положении, не прислушиваться к народным настроениям было бы опрометчиво. Даже сама Суаве, любимая королева ангенорцев от Керестайских холмов до покрытых пышными лесами гор Ла Верн Кантамбрии, также стала исповедовать Святую благодать. Говорили, что именно по этой причине король весьма снисходительно начал относиться к новым верованиям, которые всё настойчивее прокрадывались на его территории. Любой из его предшественников – Магнар Законодатель, Эссегрид Растратчик или даже Дитман Укротитель – не моргнув глазом приказал бы вздёрнуть на площади Агерат тех, кто несет заразу в души его народа, но ни у одного из них не было Суаве. И было ли это к добру или худу, каждый решал сам.
Религиозные распри были лишь каплей в море общего недовольства королём. К Осе Кровавому в народе относились прохладно. Как к тени, отброшенной гением царственного Эдгара Роксбурга, почившего восемнадцать лет назад. Особенно это было заметно среди старшего поколения, кто ещё помнил Короля Жезлов благодаря его походам в Дикие горы и Пустодол. Младшее же поколение, особенно воцерковленное, чтило его лишь как ментора и покровителя, коими были все его предки. Выросшие на законах Святой благодати, они не видели в мягкости Осе слабости, скорее многогранность и невозможность поступать так, как поступали его предшественники в условиях слишком изменившегося мира. И всё же эта нелюбовь к последнему Роксбургу витала в воздухе и, приправленная сплетнями и толками, постепенно отравляла умы людей всех возрастов и социального статуса. И потому многие перестали обращать внимание на заслуги Осе перед своим народом, начав укоренять в головах народа образ слабого и трусливого короля, отгородившегося от мира высокими стенами Туренсворда, чьим уделом было лишь взирать на свой народ с высоты балкона тронного зала в окружении