зам платок и думала, что теперь делать дальше.
На этот холодный вечер у нее были совсем другие планы. Но ровно час назад, перед самым выходом из дома, ей позвонил незнакомец и простым, как полено, голосом, ударил по голове: нужно было ехать на опознание. Найдена убитой дочь.
И теперь она стояла возле городского пруда, в маленьком парке у не самой людной станции метро, в спокойном районе города, далеко от центра. Вокруг суетились следователи, криминалисты, какие-то эксперты – все эти люди были непонятны ей, их должности, звания, даже сам вид их и манера разговаривать – все для нее было чужим. Жизнь никогда не сталкивала ее с такими людьми, она лишь знала, что про них снимают много сериалов для телевидения, которые пользуются успехом, так что многие люди, должно быть, разбирались и в званиях их, и в должностях. А вот она не разбиралась.
Но стоило ли об этом думать, когда она стояла над телом дочери. Неизвестный настиг девушку возле самой воды – или, наоборот, оттащил тело от места убийства и бросил, дожидаясь тех самых людей «из телевизора». И ее. Самым страшным был способ убийства: дочери проломили череп, а в образовавшееся отверстие в затылке неизвестный преступник вставил перьевую ручку с большим настоящим пером. Голову девушки, землю вокруг и осенние листья он обильно полил чернилами.
– Должно быть, истратил не одну банку, – сказал хмурый, будто похмельный, работник органов, и женщина вновь приложила платок к глазам.
– Боже мой, боже… – тихо говорила она. – Что все это значит?
– Следов насилия нет, – повернулся к ней один из мужчин, в легкой светлой курточке. – Ну, в смысле сексуального насилия… Следов ограбления тоже.
– Да говори ты прямо: маньяк, – прервал самый грубый, низенький и коренастый мужичок, заросший густой бородой, делавшей его похожим на гриб. Весь его вид пробуждал в женщине неприязнь, а заодно и страх: встреть она такого в иных обстоятельствах, самого приняла бы за маньяка.
– Пока мы не можем говорить с уверенностью, – продолжил мужчина в куртке. – Но основания делать такие предположения есть.
– Основания делать предположения, – нервно повторила женщина и вдруг наконец сорвалась, закричала: – Вы можете сказать прямо: кто и зачем убил мою дочь?!
– Чем она занималась? – спросил «похмельный».
– Училась, – жалобно ответила женщина. – В литинституте. Она и жить-то еще не начала.
– На писателя училась? – прищурился мужчина в куртке.
– На писателя, – подтвердила женщина и добавила, перейдя на шепот: – Подавала надежды.
– Убить писателя – это вообще грех, – произнес «похмельный».
– Грех – это уныние, – зачем-то сказал мужчина в куртке. – Он открывает двери другим грехам.
– А я бы сказал, что писательство – грех, – сказал, как выплюнул, человек-гриб, и женщина вновь посмотрела на него с неприязнью.
– Это точно, среда такая – перегрызут друг друга, – добавил «похмельный». – Нормальные люди там не выживают.
– Как видим, – бородатый указал на труп.
«Вы все здесь как будто писатели собрались», – хотела было сказать женщина, но передумала. Какая, в конце концов, разница!
– Она не могла перейти никому дорогу, – зазвучал ее тихий дрожащий голос. – Она совсем девочка. Любила стишок читать такой, знаете: моя ма-а-ленькая. Распевала, как колыбельную… Знаете, нет?
Ландыш, ландыш белоснежный,
Розан аленький!
Каждый говорил ей нежно:
«Моя маленькая!»
Женщина вновь стала плакать, да так и продолжала петь, сквозь слезы. Хмурым мужчинам стало не по себе от отчаянного пения, и «похмельный» прервал ее, хотя женщина, словно в трансе, еще продолжала тихо напевать, но оставшиеся слова потонули в порыве поднявшегося ветра.
– Значит, это сделал кто-то начинающий, – сказал «похмельный» и обратился к коллегам: – Подражает Пичушкину, все, наверное, заметили. Маньяк битцевский, помните? – пояснил он женщине.
– Трус, значит, – хмыкнул мужчина в куртке. – Только трусы подражают.
– Не плачьте, – «похмельному» захотелось поддержать женщину, но он не мог найти слов, кроме тех, что всегда говорил потерпевшим и родственникам убитых. – Мы его найдем. Обязательно.
Петр Андреевич Масленников мыл руки и смотрел в огромное зеркало. В нем отражалась просторная и чистая уборная на заднем плане, и усталое, осунувшееся лицо, поседевшие редкие волосы, крупные толстые очки – на переднем. Перед ним было лицо нездорового человека – Петр Андреевич незаметно кивнул, словно соглашаясь с собственной мыслью. В последние годы его пугало то, что он видел в зеркалах. Проблемы с сердцем, нервами, тяжелая одышка, хотя он вовсе не был толстяком, и так довольно редко позволяли забыть о себе, а тут еще и эти зеркала… Он не казался себе красивым человеком – не в том понимании красоты, которая вызывает восторг у женщин, – в пятьдесят с лишним в таких категориях не размышляют. Просто он где-то вычитал, еще в молодые годы,