хроники включали свет на несколько минут, чтобы опоздавшие не бродили в темноте, а могли спокойно занять свои места.
Так вот, в годы войны среди завзятых любителей-киношников ходила такая байка. Некий нетерпеливый пацан сумел прошмыгнуть в зал во время показа кинохроники, в темноте нашел свое место и стал приставать к соседям слева и справа:
– А Крючков играет?.. Крючков играет?..
Не дает людям смотреть журнал! Все от него отмахиваются: не знаем, мол, а ты не суетись и помолчи.
И тогда возмущенный пацан взрывается:
– А если Крючков не играет, чего вы здесь торчите?
В те годы не спрашивали, о чем фильм, если в нем играл Крючков, – одно его участие в картине уже обеспечивало ей безусловный успех. Размышляя о «секрете» этого успеха, можно сколько угодно говорить о высоком профессиональном мастерстве актера, самобытном русском характере, воплощенном в его творчестве, о его человеческом обаянии и мужественной красоте – и это будет правда. Но не вся. Она еще не в полной мере объясняет саму сущность такого явления в киноискусстве, как Крючков.
Пожалуй, самую неоспоримую характеристику этому явлению дал наш замечательный артист и кинорежиссер Сергей Бондарчук: «Есть художники, которые приходят в этот мир, чтобы с наибольшей полнотой выразить дух своего времени. В глазах и представлениях грядущих поколений они остаются выдающимися ориентирами, знаками эпохи. К таким художникам я отношу Николая Афанасьевича Крючкова. Достаточно назвать его имя, и в памяти высвечиваются его фильмы, образы, эпоха. Выдающийся артист, народный любимец, он был символом советского киноискусства 30—50-х годов. Все, что он делал в кино позднее, до самых последних своих дней, корнями уходит в то жестокое и прекрасное время. Менялись его герои, менялся сам артист, но по-прежнему великими оставались его человеколюбие, душевная щедрость, цельность натуры, выразительная ясность характера».
И еще: «Чтобы понять русский характер, надо непременно посмотреть хотя бы один фильм с участием Николая Афанасьевича. А лучше посмотреть все. Потому что, исполняя разные роли в разных кинокартинах, Крючков всегда оставался самим собой. В отличие от других актеров он не лицедействовал. Это вовсе не говорит о том, что лицедейство – значит плохо. Все актеры – лицедеи. Но он никогда не притворялся, изображая кого-то».
Далее, упомянув о «трех богатырях русской культуры советского периода», Борисе Андрееве, Николае Крючкове и Петре Алейникове, Бондарчук делает вывод: «Даже если согласиться, что мы жили, как говорят, в эпоху мифов, зашоренности, заидеологизированности, тем более надо будет признать, что искусство этих богатырей, народность характеров, которые они создавали, узнавание зрителями в их персонажах своих современников помогали людям жить, надеяться, строить свое будущее».
К этому вряд ли что можно добавить, разве лишь то, что зрители не только узнавали в киногероях своих современников, но и старались подражать им. Видимо, такова уж человеческая натура – перенимать у лучших представителей своего рода те черты и качества, которые могли бы возвысить тебя самого. Хотя бы в собственных глазах. И это мудро устроено природой, иначе бы человечество просто деградировало.
Обаяние личности Крючкова, природная убедительность и достоверность на экране обладали таким эмоциональным зарядом, не поддаться воздействию которого было невозможно. Существует великое множество свидетельств людей, признававшихся Крючкову в том, что именно он или его экранные герои решили их судьбу. Приведу лишь два.
На одной из послевоенных встреч со зрителями к Крючкову подошел генерал-лейтенант танковых войск, увешанный орденами и медалями, и, пожимая артисту руку, сказал:
– А ведь это вы, дорогой Николай Афанасьевич, «виновник» всех моих наград. После просмотра фильма «Трактористы» я, не раздумывая, пошел в военное училище. Вы – моя судьба.
А ведь после этого фильма, в котором Крючков сыграл одну из своих любимых ролей – Клима Ярко, сотни и тысячи молодых людей сели за рычаги тракторов, которые вскоре сменили на рычаги танков.
А вот свидетельство старейшего артиста Воронежского областного театра драмы Юрия Розанова:
– Весной сорок второго меня за что-то выгнали с уроков, а учился я в седьмом классе. В кинотеатре «Художественный» шел тогда фильм «Свинарка и пастух». Так вот, мы с приятелем неделю ходили каждый день на два сеанса. Я выучил все песни, которые пели вы, Николай Афанасьевич, Ладынина и Зельдин. Так я освоил весь репертуар. И вот когда меня попросили выйти вон из класса, я взял дома гитару, вернулся в школу и стал петь под окнами нашего класса:
Стою один я у окошка,
Печаль туманит мне глаза.
И вдруг распахивается окно, и наша завуч громовым прокуренным басом:
– Розанов! Я тебе такую печаль устрою, что не только глаза затуманит! Артист! Без родителей чтоб и близко к школе не подходил!
И что же? Ведь накаркала она мне с этим артистом! Через тринадцать лет окончил я театральную студию и стал артистом. Хотя, честно говоря, завуч тут вовсе ни при чем – это вы, Николай