меня наказывают. Она зело сердобольна. А кроме мамаши у меня никого нет. Папаша на войне остался. И братец старший. Чертова хуманиора…
– Когда же я смогу насладиться вами? – сжимаю я ее ручки.
Серо-зеленые глаза задумчиво косятся на стену.
– Пожалуй… в субботу.
– В пятницу, ангел мой, в пятницу!
– Нет, в субботу, – серьезно ставит она точку.
Внутренне она гораздо старше своих детских лет. Раннее взросление у этих детей войны. Отец ее погиб под Пермью. В этом возрасте мы были другими…
– Хорошо, в субботу. В шесть вас устроит?
– Угу… – гукает она совсем по-мальчишьи.
– Там превосходный ресторан, у них фантастические десерты, лимонады, торты, невозможные шоколадные башни…
– Я люблю писташковое мороженое, какао со сливками и белый шоколад. – Она поправляет мое выбившееся кашне. – Встаньте, тут грязно, а вы в хорошем.
Приподнимаясь с колена, вдруг замечаю возле себя в мусоре пустой, почерневший теллуровый гвоздь. Поднимаю, показываю ей:
– Хорошо живут у вас в Замоскворечье!
– Ух ты! – восклицает она, забирает у меня гвоздь и вертит перед глазами.
Я держу ее за плечи.
– Стало быть, в субботу в шесть?
– В шесть, – повторяет она, разглядывая гвоздь. – Да… везет же кому-то. Вырасту – пробирую непременно.
– Зачем вам теллур?
– Хочу с папашей и с братцем встретиться.
Другая бы ответила, что хочет встретиться с прекрасным принцем. Вот что война делает с детьми…
Мимо проезжают три грузовика с подмосквичами в желтых робах. В последнем грузовике что-то распевают.
Со вздохом зависти она швыряет гвоздь в стену, вздыхает, трогает мою пуговицу:
– Пойду я.
– Я провожу вас.
– Нет-нет, – решительно останавливает она. – Сама. Прощайте уже!
Она взмахивает ручкой, поворачивается и убегает. Провожаю ее взглядом голодного льва. Лань моя убегает. И каждый промельк ее коленок и полусапожек, каждое покачивание плаща, каждое вздрагивание серого берета приближает миг, когда в полумраке нумера я, насосавшись до головокружения ее телесных леденцов, плавно усажу этого замоскворецкого эльфа на вертикаль моей страсти и стану баюкать-покачивать на волнах нежного забвения, заставляя школьные губы повторять волшебное слово “хуманиора”.
V
– Рихард, готовность 7! – Голос Замиры поет в правом ухе у Рихарда.
Двигаясь в оглушительной карнавальной толпе, он слышит в правом ухе пиканье цифр, каждая из которых вспыхивает красным у него в правом глазу, и начинает репортаж:
– Итак, дорогие телезрители, с вами Рихард Шольц, РВТВ[4], мы снова в Кельне, где продолжается долгожданный кельнский карнавал. Три года мы все ждали этого Розового Понедельника, чтобы выйти на улицы родного города. Три года кельнцы не могли этого себе позволить по злобной воле оккупантов, считавших наш карнавал “дыханием шайтана”. И вот сейчас, когда мы победили, у некоторых членов нашего молодого правительства уже появился опасный синдром