Ибрахима аз-Зухри, который бегал вокруг и восклицал: «Мое масло! Мои бутылки! Мое масло!»
Так певица Камар заняла свое место на пирах халифа Аммара ибн Амира, и слава ее распространилась по всем землям верующих.
Прошло еще четыре дня
Сопроводительное послание, прилагаемое к письму наместника Саракусты, было составлено по всем правилам и написано изящным почерком насх[13] с прекрасно выдержанными по размеру буквами алиф[14]. Но, как уродливое пятно на белой верблюдице, все портила досадная ошибка, допущенная писцом: вместо «Неужели ты, да возвеличит тебя Всевышний, сорвал с меня покров своих милостей и лишил меня щедрот своей дружбы?» было написано «лишил меня щедротами своей дружбы».
Аммар пришел в страшную ярость: стоило ли выбирать калам из лучшего басрийского тростника и выводить заглавные буквы почерком сульс[15], чтобы вот так опозориться и испортить дорогую бумагу? И он написал наместнику Саракусты: «Что же ты шлешь мне послания с ошибками? Бичом убеди своего катиба в необходимости соблюдения правил».
Свое ответное письмо Аммар отдал начальнику тайной стражи Исхаку ибн Худайру. В ведении хитрого и склонного к коварству ибн Худайра находились почтовые станции и, конечно, пересылаемые через них письма.
«Посмотрим, через сколько дней выпорют дурака», – с удовлетворением подумал Аммар. Ему самому было любопытно, насколько быстро получится обменяться недавно заведенной голубиной почтой с далекой Саракустой.
Так он подумал – и с неменьшим удовлетворением осмотрел обеих присланных женщин.
Эмир Саракусты почтительнейше уведомлял его о достоинствах каждой. Обе были купленными невольницами, которых берут не для потомства, а приближают к ложу ради наслаждения. Одной уже исполнилось восемнадцать, и ее привезли из Ханатты – она утратила чистоту, зато была обучена всем премудростям любовного искусства. Аммару уже приходилось смотреть на бесстыжие и попирающие целомудрие книги ханаттани с рисунками и миниатюрами, от которых кружилась голова и восставало все, что могло восстать у мужчины. На этих изображениях не сразу можно было понять, сколько человек проделывают то, что происходит между мужчиной и женщиной, и кто из участвующих в забавах мужчина, а кто женщина, – настолько замысловатыми оказывались позы, в которых сплетались гибкие смуглые тела на рисунках.
Даритель сообщал, что ханаттянка «искусна в игре на флейте – во всех смыслах, мой повелитель», и Аммар, сообразив, что имеется в виду, осмотрел женщину еще раз. Та выдержала взгляд с не подобающим женщине ее положения бесстыдством. Лицо ханаттянки было открыто как лицо рабыни-язычницы, а шелковое платье едва сходилось на пышной груди. Талию девушки охватили бы две ладони, и чеканный пояс перехватывал ее, как спинку осы. Красавица была смуглой, как все уроженки Ханатты, каштановые волосы завивались в крупные мягкие локоны. Большой и пухлый рот изгибался в бесстыдной улыбке, а глаза смотрели нагло и приглашающе.