шать.
Кругосветное путешествие провалилось: на меня настучали соседи.
Направляясь в сторону леса с рюкзаком, в дедушкиной шляпе и с его же большой палкой, я была слишком очевидна.
Оставалось сделать так, чтобы Катька сама захотела домой. Кажется, в предыдущие годы ей было со мной слишком весело.
Я не придумала ничего умнее, как из большого листа плотной белой бумаги – дедушка припас, воздушного змея с нами, дурами, делать – вырезать большой череп с клыками и намазать его дедушкиной же светящейся краской.
План был такой: хорошая девочка Катя выходит из машины.
Из ниоткуда, прикреплённый леской к верхушке разлапистой сливы у калитки, медленно и тихо спускается череп.
Хорошую девочку Катю засасывает обратно в машину и она не приезжает больше никогда.
Я вооружилась иллюстрированной книгой о вампирах и принялась за дело.
Дохлые жуки тихо наблюдали и сочувственно качали головами.
К вечеру третьего дня я убрала лишнее со второго клыка и отошла подальше – гордо взглянуть на свою работу.
Смотря прямо в самую нутрь меня пустыми светящимися глазами, на меня надвигался череп.
Мне стало так страшно, как прежде никогда.
Я запрятала своё жуткое творчество на чердак и следующие несколько ночей не ходила в туалет. Туалет был в саду, а в сад выходило чердачное окно, и я знала, что череп подлетает к нему и ждёт, ждёт, пока ветер распахнёт болтающуюся створку, чтобы тогда…
Днём всё было в порядке. Я смущённо рассматривала так напугавший меня лист бумаги и думала о том, какой же эффект он произведёт на трусиху Катьку.
И вот – этот вечер настал.
Всё было готово; череп – уже начавший делать мне страшно – надёжно связан леской с макушкой сливы. Я тихо спускаюсь с дерева и слышу, как дедушка переговаривается через забор с соседями, у которых есть телефон. Он говорит: "Ох, значит, Катя не приедет, как жалко".
А череп – там, он прячется в густых ветках, он светит глазами, а его клыки насквозь пробивают листья, и у него уже отрастают крылья, и он летит, летит…
Как же я орала.
Все думали, что я расстроена неприездом Катьки, утешали меня.
А я орала, рвала и комкала этот чёртов череп, я пинала его ногами и втаптывала в грязь, я прижала к себе противный коричневый комок остатков и закинула его в печку, где он и сгорел на следующий день.
Но ещё долго, до конца лета или даже до начала следующего, я не садилась спиной к печке.
Потому что знала: он там, прячется в белом пепле, он светится в темноте. Он смог навсегда напугать Катьку, даже не показываясь ей на глаза. И стоит только отвернуться… .
Родная кровь
«Всё-таки родная кровь», – говорит дедушка.
Когда мы в очередной раз дерёмся с Катькой.
Когда я кричу, что не хочу никаких гостей.
Когда нужно поехать к Катьке, помочь Катьке.
Когда я говорю, что нет, не общаемся, нет, не хочу.
Когда я говорю, что зачем-то ей написала.
Когда я говорю, что мы встретились и у меня как будто крылья.
В детстве я его не очень понимала, но в одном он был прав: крови в наших с Катькой отношениях полным-полно. Мы царапаем друг друга и кусаемся – шрам на предплечье у меня, отпечатки зубов на щеке Катьки. Мы падаем с деревьев, застреваем в брёвнах, разбиваем коленки о кирпичи – в тот год ни у кого в деревне не было кирпичей, но мы нашли. Мы выбиваем друг другу зубы – по обоюдному согласию и не очень – а в те дни, когда вдруг ничего кровавого не происходит, рисуем себе кетчупом страшные раны – красный цвет привычен.
С него началась вся наша история.
Мне четыре года, Катьке пять. Мы на лужайке у дома. Лужайку совсем недавно наши родители оформили, как в модном журнале: привезли несколько валунов и сложили каменную горку в самом центре. Посадили пару вюьнков, и они уже ползут по камням вверх. Взрослые говорят: красиво. И: лазить на горку нельзя.
Если так подумать, нельзя ничего. Начало июня, мы ещё не переехали в деревню окончательно, все мои игрушки остались в городе. Там же и кавказская овчарка Лана. За калитку выходить нельзя. На пруд нельзя. Соседям мешать нельзя. Поэтому мы просто сидим на лужайке из модного журнала и думаем, как бы развлечься. Или это я думаю, а Катька просто сидит? У неё всегда отлично получалось просто сидеть, я так до сих пор не научилась.
Я вскакиваю на ноги. Придумала. Я – самолёт! Развожу руки в стороны и тихо-тихо (окна веранды выходят на лужайку, а шуметь нам тоже нельзя) захожу на первый круг. Я -самолёт. Я разгоняюсь, я тихонечко поднимаюсь в воздух; выше, выше, я уже касаюсь коленками макушки яблонь, мне щекотно и смешно…
«Ушли», – констатирует