полосу, обнаружила: разделявшие дворики несколько кустов живой изгороди и два горшка с геранью сместились в их сторону. Работа была проделана с дьявольской изощренностью: места перекопа прикрыты шматками дерна с пожухлой травой, присыпаны сухим песочком, комар носа не подточит.
Необходимо было действовать, остановить разбой! В одну из ночей генеральша и приглашенный за пол-литра сосед из крайнего балка Федор Недбайло устроились у окна кухонной выгородки. Кувалдину следовало схватить за руку в момент совершения преступления, обязательно при свидетеле. Иначе отвертится, обвинит в клевете – у нее повсюду знакомства, связи, свои люди, даже в райкоме партии, где она работала дворником и состояла на партийном учете.
Сидели в темноте, разговаривали вполголоса. Недбайло жаловался на жившего напротив холодного сапожника Абдильду, подглядывавшего, по его словам, в щели дворовой уборной, когда там справляла нужду дочь-разведенка Недбайлы Клавдия, растившая трехлетнего сынишку.
– Прирежу, Николавна, – бубнил уволенный за пьянку из пожарной команды Недбайло. – Мне теперь что воля, что тюрьма, одна хрень.
– Будет вам, Федор, в самом деле, – шепотом урезонивала его генеральша. – Придумали тоже: «прирежу»! Может, показалось Клавдии?
– Какой показалось, Николавна! – Недбайло остервенело склеивал самокрутку. – Он ей, подлец, в дырку свою орудию представлял! Клавка врать не будет!
Где-то за полночь клевавшая носом генеральша уловила за окном промелькнувшую тень.
– Федор, – позвала.
Уронивший голову на кухонный столик Недбайло тяжело всхрапнул.
– Федор, проснитесь! – тормошила она его.
– А! Пожар! Где? – бормотал тот. – Заводи мотор!
Генеральши кинулась к двери, выскочила на крыльцо.
Представшая ее глазам картина не поддавалась описанию. В темноте бархатной ночи, под звездами, лазила на карачках среди живой изгороди с тяпкой в руках Елизавета Кувалдина в теплых рейтузах поверх сорочки. Подкапывала пыхтя землю, утирала рукавом лоб. Обернулась на скрип двери.
– Чо не спишь, Серегина? – осведомилась буднично. Поднялась охая с колен. – Ленишься, соседушка, землицу перекапывать, изгородь поливать. Мне приходиться, – повысила голос. – По ночам. С ревматизмом… Чо ржешь-то? Больная что ль?
Генеральша тряслась на крыльце в припадке нервного хохота…
Все это ему в конце-концов надоело. Мотаться на край города в забитом людьми автобусе, шагать с гастрономовским тортиком в руках через загаженный куриным пометом двор под любопытными взглядами соседей, пить чай в заставленной рухлядью комнатенке с тикающими ходиками на стене, слушать бесконечные воспоминания генеральши, разглядывать в пухлом альбоме выцветшие семейные фотографии, ублажать на застланном лоскутным одеялом сундуке любовницу в отсутствии убежавшей, якобы, по неотложным делам мамаши. Новизна чувств прошла, постель больше не заслоняла женщину, с которой ему было откровенно скучно.
«Не поеду», –