е звучало: с 1945 года в мире больше нет мировых, больших войн, затрагивающих большинство граждан Европы, например. С тех пор войны стали локальными, уподобились, как цинично это не звучало бы, небольшому кровопусканию, коему средневековые лекари подвергали больного для достижения лечебного эффекта.
Нам же повезло, причем сильно. Три века европейской военной истории с кульминацией в 1945 году были страшным временем, поэтому все мы ― счастливые люди, нам не довелось, а кому-то уже и не доведется испытать то, через что прошли поколения военных лет двадцатого столетия.
История двадцатого века густо замешана на геноциде, истреблении народов. Истреблении социальных групп. Классов. Их уничтожали только потому, что кому-то казалось, правильным убивать за то, что кто-то – носитель иных национальных традиций. Российские немцы также пострадали. Их уничтожали просто из-за того, что они немцы и говорили на немецком языке. Это, собственно, и называется геноцидом.
В 2015 году Бундестаг Германии принял резолюцию о признании геноцидом истребления турецких армян в 1915 году. Через 100 лет. Изучая трагедию армянского геноцида, не отпускает мысль о зеркальности истории: геноцид российских немцев 1941 ― 1946 годов был подобен геноциду армян, ведь армян точно так же переселяли на запад Османской империи, объясняя тем, что могут помогать наступающей царской армии. И точно под таким же предлогом в 1941 году переселяли советских немцев в Сибирь и Казахстан. Точно под тем же предлогом их убивали. С одним небольшим отличием: армяне умирали от жажды, немцы умирали от холода. В остальном параллели пугают настолько что в конце концов возникает невольный вопрос к Бундестагу: дамы и господа, вы хотите дотянуть до столетнего юбилея геноцида российских немцев? А раньше ― никак? Вам нравятся только круглые даты?
Многие сегодня спрашивают: «А зачем об этом вспоминать?»
Об этом не только надо вспоминать, об этом необходимо помнить постоянно. История, как выясняется сегодня, практически никогда никого ничему не учит, многие народы упрямо наступают на одни и те же «грабли». За исключением тех национальных культур, кто не хочет забывать и вписывает трагедии в свой национальный культурный код.
Так был вписан Холокост. И сегодня Холокост – скорбь, которую евреи никогда не забудут. И это – совершенно правильно. Почему же российские немцы так бездумно и так легко хотят забыть о геноциде своего субэтноса 1941—1946 годов? Мы глупее? Наивней?
Если эта книга сможет заставить хотя бы задуматься читателя, буду считать задачу выполненной. Моя скорбная мечта: рано или поздно геноцид российских немцев должен быть вписан в историю человечества.
1974
Мать и сын сидели на скамейке, на берегу пруда.
Говорили по- французски. Медленно, уставив рассеянный взляд на мелкую рябь водной поверхности, со вздохом, мать произнесла:
– Сандр… ты уверен что все продумал?
– Да.
– Предположим, что ты оказался в Австрии, дальше что будешь делать?
– Не знаю. Буду вызывать жену с дочкой и тебя.
– Они нас не отпустят. Ты знаешь.
– Знаю. Но когда-нибудь же закончится их власть…
– Я не доживу… Как я надеялась на это, когда умер Сталин. Все думала, что в нем одном дело, что стоит только упырю сдохнуть, то все вернется… потихоньку, но вернется. А ничего не изменилось.
– Но я не могу уже ждать…
Женщина долго-долго смотрела на воду, качала головой:
– Да, ты прав. Надо хоть что-то пытаться делать. Ладно, Сандр… денег я тебе дам… на этот круиз…
Сын довольно улыбнулся, обнял за плечи старую женщину:
– Спасибо, Сара!
Но она никак не отреагировала на слова благодарности, все так же печально-недоверчиво качала головой.
У Сары всегда были деньги, несмотря на свой преклонный возраст. Бывало и много денег, хотя пенсия ее составляла какой-то смешной мизер, такой, что меньше уже не дозволяла платить советская власть. Всю жизнь к ней ходили люди, всю жизнь она их лечила. Дать сыну на дорогой круиз по Черному морю не было большим обременением для ее кошелька. Собственно, и та сытая жизнь, какой наконец-то зажила ее семья вместе с сыном, его женой и внучкой была заслугой старухи, на зарплату Сандра, учителя средней школы и Анюты, плановика на заводе, особо не разгуляешься. Старая женщина зарабатывала больше, чем они вместе взятые. Своими руками. Многие называли ее руки волшебными. Только вот эти волшебные руки уже болели нещадно, по ночам вздрагивала от острой, пронизывающей боли в запястьях, старалась не глотать таблетки, но разве можно это было терпеть? Глотала. Приходилось вынимать заветный пузырек и запивать водой пилюлю, привезенную откуда-то издалека.
План сына был глупый, совсем дурацкий. Но, возможно, именно это качество и могло бы помочь.
Так сын думал. Просто не знал, что подобным образом рассуждает не только он. Но сейчас было уже поздно сокрушаться. Слишком поздно.
На каждом большом пассажирском