всех почём зря. Он был совсем старый. Когда их c бабушкой женили, как самых здоровых в округе, ей было всего девятнадцать, а ему – тридцать пять.
Папе с мамой повезло жениться по согласию. Папа у меня сапожник и пришёл из соседней деревни. Ох, какие сапоги крепкие делает! Все наши его за это уважают. Кожу сам подготавливает. Сначала чистит её, затем дубит и, если погода ясная, садится на ступеньку крыльца и начинает дырявить жёсткую материю шилом. А мама ничего не умеет. Вернее, конечно, умеет. Бельё стирает, в огороде сажает, еду варит. До сих пор её курники, что по праздникам пекла, помню.
Непросто жить в деревне, выдержка нужна и стойкость характера. И куда деваться. Проснулся позже крика петуха – двойную норму воды натаскай. А потом – бегом на поле, иначе не успеешь колосья пожать и зимой есть нечего будет.
Да, непросто… Так они там и живут, наверное. Обо мне вспоминают. Ведь воспитали, работали без продыху. Однажды дедушка продал на осенней ярмарке ружьё и подарил набор сладких-пресладких конфет. Я ел эту коробку целый год. Конфет было двенадцать, по числу месяцев. Я разрешал себе откусить кусочек в первый день месяца, утром, и сразу же в последний, ночью. Сначала я предлагал конфеты всем домашним, но они отводили глаза и отнекивались. А потом я и предлагать забыл.
Десять лет назад это было. Когда возраст подошёл, меня спрятали в высохшем колодце. Конечно, знали, что всё равно найдут. Конечно, знали, что всё, что потом будет. Но – надеялись. Мама и бабушка, схватившись друг за друга, смотрели на меня сквозь слёзы, но ещё более горько было видеть красные глаза отца. А дедушка до этого не дожил.
Меня изъяли. Спасли. Э-ва-ку-и-ро-ва-ли.
Я глянул в небо, проводив впивающуюся в зенит сигару флаера. Радостно защемило на сердце. На подобной машине проходил практику, и по итогам выпускного экзамена, сданного три дня назад, я единственный из выпуска буду назначен командиром звена. Вслед за мной, прорезая верхнюю границу атмосферы, в просторный космос будет врываться стая блистающих на солнце свирепых, но покладистых машин.
Я стану сжимать и разжимать руки в сенсорных управляющих перчатках, напряжённо следить за целеуказателем на голографическом экране и отдавать команды пилотам через наклейку драйвсвязи на горле.
Мы попали под действие закона об обязательной адаптации к цивилизованной жизни наиболее здоровых детей из не восстановившихся регионов. На ладони у меня лежало пластиковое кольцо тэг-билета, гарантирующего свободное посещение отчуждённой зоны. Я мог его выбросить и навсегда забыть о семье. Я мог никогда не возвращаться домой. Я мог вернуться и навсегда остаться там.
Сейчас меня никто не удерживал. Содружество сполна выполнило долг. Показало мир, раскрыло глаза. Хотя, что там раскрывать одиннадцатилетнему ребёнку? Для него всё, чтобы он ни увидел – новый мир.
Из нашего курса почти все свободно ездили домой. А меня не пускали. И Петьку тоже.
Мы родились в крайне нецивилизованных поселениях. Берегли нас.
Сволочи!
Берегли, чтобы сломать об колено сейчас. Чтобы наверняка, когда психика не пластична.
А я ведь многое помню. Словно не было тех десяти лет и мне до сих пор одиннадцать.
Гуманисты хреновы…
Я повернулся к белоснежному зданию Академии, словно взлетающему на колоннах, стилизованных под ракеты с широкими дюзами. Я надеялся увидеть наставника, вечно спешащего и стремительно шагающего с прямой спиной. Но его здесь не было и не могло быть. С нами со всеми ограничили любые контакты и даже перекрыли каналы связи – обруч комма, проецирующий перед глазами голоэкран, не ловил сеть. Я посмотрел, прищурившись из-за бившего в глаза солнца, на телохранителя. Парень был запакован в боевой костюм и стоял в шаге от меня. На его кистях приклеились кобуры с пневмоножами, а на плечах выжидали турели, созданные чтобы плеваться разбалансированным свинцом сто раз в минуту.
Как же мне поступить? Да знаю ответ. Возвращаться в Рязанщину? Не смешите мои интерфейсы. Я – мастер волшебных летающих машин, а не дикарь, которого научили играть с пиликающей на все лады игрушкой. Я знаю, от чего флаеры одинаково непринуждённо чувствуют себя в вязкой среде планет и в свободном космосе. Твёрдо понимаю принцип Сержа-Иванова, на котором работают ионно-гироксопические двигатели. А формулу выработки энергии от градиента температур и давления я могу вывести хоть сейчас, с закрытыми глазами. И меня даже не смутит просьба начертить химические формулы, объясняющие поразительную прочность титан-сульфидного корпуса, который позволяет приближаться к звёздной короне.
Со мной поступили по-честному. Но от этого я не перестал быть рекрутом.
Я желчно улыбнулся телохранителю – тот меня проигнорировал. Просто смешно. К чему это показное оружие в Рязанщине? Наверняка, чтобы я лишний раз чувствовал неотъемлемую принадлежность к разумному сообществу.
Я оторвался от стекла зала ожидания космопорта, одел кольцо-тэг, сменившее красный огонёк на зелёный, и быстрым шагом пошёл к таможенным стойкам. Сопроводитель не отставал ни на шаг.
Рязанщина образовалась после