тарее, я отгрызла бы себе ногу, как лисица, и сбежала. Тем более меня не могла остановить запертая дверь – я просто спрыгнула с подоконника. Замерла на секунду, обожженная осенним холодом. Пятница двигалась к полуночи, и все мои чувства сжались в маленький пульсирующий комок.
Ночь была очень тихая. «Как будто все звуки выморозило», – подумала я и представила россыпь обратившихся в льдинки звуков, сверкающих на растрескавшемся асфальте. В науэлевской манере сунув руки в карманы, я пошла по темной улице, сначала тихо, словно опасаясь, что меня еще могут услышать в покинутом мною доме, потом быстрее, и мои каблуки застучали громко и радостно.
Иногда, обычно во вторник или среду, я готова была кричать от нетерпения: «Когда же, наконец, я увижу его!» А сейчас, когда истекали последние минуты ожидания, мне хотелось бежать со всех ног, приближаясь к счастью, или идти как возможно медленнее, оттягивая момент возможного разочарования. Мой восторг был сладким, как вишневый сироп, но страх – острым, как красный перец, и, смешиваясь, они образовывали странный вкус. Что, если я не увижу Науэля на нашем привычном месте в кругу тусклого света? Ведь так случалось прежде, много раз. Чувствует ли он хотя бы призрак той боли, что раздирает меня, когда я не нахожу его? Вряд ли. Ведь он как кубик льда – блестящий и холодный.
«Он должен появиться, – подбодрила я себя, помедлив возле двухэтажного облупленного дома. – Он же приходит почти каждую пятницу с тех пор, как начал жить с тем парнем, психиатром». Решившись, я стремительно свернула за угол и увидела Науэля, залитого серебристо-белым светом. Руки в карманах, спина сгорблена, голова опущена. Узнав мои шаги, он выпрямился и улыбнулся мне – одними губами, не открывая зубов. Но все же это была улыбка, и внутри меня растеклось горячее тепло.
Я остановилась на невидимой границе в двух шагах от Науэля – расстояние, ощущающееся ужасающе огромным. Он мог бы преодолеть его, просто протянув мне руку, но он этого, конечно, не сделал. Только констатировал удовлетворенно:
– Пятница, – и рассматривал меня с тем непроницаемо-вежливым выражением, которое я никогда не понимала.
Он выглядел особенно стройным и элегантным в своем темном пальто. Его светлая кожа и волосы, теперь меловой белизны, сияли, и я привычно поразилась, как удалось природе создать кого-то, столь близкого к внешнему совершенству. Впрочем, стоит учесть и работу пластических хирургов… При таком освещении мне было сложно рассмотреть, какого цвета его глаза сегодня. Темные, с оттенком синевы. Присутствие косметики на лице было почти незаметно, что мне понравилось. Никаких накладных ресниц, блесток и цветных пятен на веках, придающих ему неестественный, причудливый вид.
– Пойдем, – позвал он, разворачиваясь.
– Куда мы?
– В отель.
Хотя я промолчала, Науэль уточнил, не глядя на меня:
– А у тебя есть другое предложение?
– Нет, – я покачала головой. – Нет.
«Мой наркотик, – подумала я зачарованно. – Мой наркотик…» Даже то, что он зависим от настоящего наркотика, в эту секунду меня почти не беспокоило. Сровнявшись с ним, посматривая на его белеющий в темноте профиль, я задумалась, что сказать. Так много фраз теснилось на языке… «Я словно провела эти дни под толщей темной, темной воды, а ты поднял меня к поверхности, и, как воздух, я вдохнула тебя; ты нужен мне, как воздух». Ни одной, которую я решилась бы высказать. Только призналась:
– Я соскучилась.
Он неопределенно хмыкнул в ответ. Я заметила, что сегодня из четырех сережек в его ухе были только две – маленькие гвоздики с прозрачными камушками.
Мы вышли из такси на пару кварталов раньше, чтобы прогуляться. Накрапывал дождь, и его капли вспыхивали на волосах Науэля крошечными искорками. Ощущение ирреальности, до того сжатое в маленький плотный шарик, высвободилось, раскрылось, окутало меня, как тонкая шелковая ткань – и мне не были нужны стимуляторы, ничего, кроме этого человека, чтобы почувствовать себя запредельно.
Фонари, выстроившиеся шеренгой вдоль подъездной дорожки к отелю «Хамелеон», излучали разноцветные ореолы света. Все как обычно, видено много раз, но эта привычность не радовала и даже угнетала.
Во взгляде флегматичного портье лениво шевельнулся все тот же осторожный интерес. Должно быть, портье любопытствовал, какие отношения связывают такую невзрачную женщину, как я, и роскошного холеного красавца (может быть, он даже узнал Науэля). Мы приходим ночью, уходим с рассветом, выглядя расслабленными и немного усталыми, но мы не похожи на любовников. Не касаемся друг друга. Держим дистанцию. Не обмениваемся лукавыми взглядами. Понял бы портье эту странную дружбу, попытайся я объяснить? Мы встретились с ним глазами (его темные, как и весь он был темным – одежда, черные, с ярким блеском, волосы, смуглая золотисто-коричневая кожа), и что-то заставило его улыбнуться мне – с сочувствием. Затем он придвинул к нам регистрационную книгу. Мы написали наши имена. То есть я написала свое, а Науэль, как всегда, глупое имечко персонажа из мультфильма – что портье замечал, но никак не комментировал.
– Какой номер предпочитаете? –