веселится: мама всегда смеялась, когда я передразнивал жителей Шарлеруа. «Все приладится!» Мы пятьдесят шесть лет шли по жизни рука об руку и ощущали себя сильными и спокойными. Мы находились в центре вселенной, которая организовывалась, обустраивалась на наших глазах. Мама была моим путеводным светом, она сияла, и я – в ответ, мы чувствовали себя неуязвимыми, и сумрак расступался. Я был уверен, что после жизни мы вместе приручим смерть. Разве не так должно было случиться?
Мне невыносима мысль о том, что она может умереть без меня, хотя в конечном итоге каждый покидает этот мир в одиночку…
Мама уходит – одна. «Немыслимо брать сына в подобное путешествие!» – вот что она сказала бы. Мама рассталась с жизнью, как храбрый солдат, удалилась на цыпочках, никого не потревожив. Мать остается матерью до самого конца.
Как же я мог ничего не почувствовать на рассвете, в момент ее угасания?! Нас связывали теснейшие узы, ткань бытия вибрировала в такт нашему дыханию, чувство преодолевает шестьсот километров между Лионом и Брюсселем за секунду, а моя душа не отозвалась, интуиция спала́, телепатия не сработала, жар не кинулся в лицо! Я проснулся счастливым, любовался золоченой зарей и сакурой, обещавшей розовое чудо, и тут раздался звонок…
Не понимаю: она перестала дышать, а я ничего не почувствовал.
Ничего.
И все – действительно ВСЕ – рухнуло.
Мама, ты умерла сегодня утром и впервые в жизни причинила мне боль.
Ты одаривала меня только нежностью, вниманием, уважением и поддержкой. Я унаследовал от тебя страсть к жизни, жажду восторга, желание действовать. У меня нет ни одного плохого воспоминания, остались лишь тепло, свет, радость. Не было случая, чтобы ты забыла улыбнуться, не услышала меня, рассердилась так сильно, что не смогла этого скрыть. Ты никогда меня не разочаровывала. Твоя любовь была великодушной и нерушимой.
Неужели все это исчезнет? Неужто Смерть-обманщица сумела нанести удар исподтишка чемпионке в спринте, легкоатлетке с крепким телом, чью силу пощадило даже время?
Мама умерла…
Я пишу эти слова, желая убедить себя в реальности случившегося, не поддаться искушению списать печаль на кошмар.
Женщина вы́носила меня, родила, растила, сделала счастливым зрелым мужчиной, а убедившись, что я научился быть самостоятельным, сопровождала по жизни на расстоянии. Я отдаю себе отчет в том, что внутри так называемого взрослого всегда жил маленький мальчик, считавший свою мать могущественной красавицей, целительницей, способной победить даже Безносую. «Моя мама? Да она убьет Смерть!»
Сегодня этот мальчик умер.
Вместе с ней.
Был обычный день, но все изменилось.
Так случается сплошь и рядом: нам сообщают о смерти или рождении и реальность меняется навсегда.
Я в поезде, еду в Лион, где меня ждут родные по крови люди.
Внезапный звонок телефона… Я всегда ненавидел это промышленное, технологическое, пластмассовое лицо судьбы.
Вчера утро источало аромат весны – живой, сильный, густой, вибрирующий предвестник обновления. Три пса резвились в саду, залитом шафрановым светом солнца. Оно согревало бледную лужайку, подбадривало робкую сирень и обещало один из тех дней, когда обостряется жажда жизни и к вечеру мы чувствуем себя оглушенными силой собственных чувств. Я предвкушал долгие счастливые часы работы за письменным столом.
Я принял душ, проверил телефон и обнаружил несколько пропущенных звонков. У меня более чем прохладные отношения с этим «нарушителем покоя и личного пространства», так что я проигнорировал вызовы, открыл шкаф, достал одежду. На шум прибежали собаки, жаждущие поиграть, выхватили у меня носки и помчались по коридорам и лестницам: если хозяин надевает на ноги эти странные тряпочки, значит он сейчас обуется и пойдет с ними на долгую лесную прогулку…
Я бросил взгляд на экран: Флоранс набирала меня четыре раза! Сестра разделяет мое отношение к телефону, и я сразу подумал о худшем.
Она ответила мгновенно, и я услышал тяжелое, затрудненное дыхание.
– Ты звонила, Флоранс?
Она плакала. Я спросил, тревожась все сильнее:
– В чем дело?
– …
– Что происходит?
– Мамочка… – выговорила Фло между двумя всхлипами.
И я понял. У моих ног распахнулся люк в другой мир – холодный, угловатый, неудобный, враждебный, где мы с сестрой станем вечными пленниками. Грянуло известие, которого я боялся пятьдесят лет: мама умерла. Так-то вот. Это случилось. Теперь. Сегодня. Кончено.
– Нет!
Я со стоном выдыхаю это слово, я не приемлю случившееся, хочу остановить маму, сходящую в бездну. «Нет!»
Дафна в панике – она еще очень молодая псина, ее пугает поведение хозяина. Я рыдаю, а она слизывает мои слезы, скулит, топчется вокруг меня, тычется мокрым носом в шею, твердо вознамерившись «починить человека». Я окончательно лишился сил и не отпихиваю Дафну, просто