олья. Она сидела в неудобной позе, больше подходящей для фотосессии, чем для светской беседы. Одна нога в туфле на высоченном каблуке чуть сзади, под жёлтым, в далёком прошлом, креслом на тонких деревянных ножках, обивку которого седоки засалили и затёрли до дыр, а коты вдобавок стильно избахромили. Другая изящно выставлена под стол, обнажив щиколотку с косточками. В руке бокал шампанского, локоть опирался на драный подлокотник с предательски торчащим, местами потемневшим от времени поролоном и деревянным исподним со следами кошачьих когтей. Сама Катя подалась вперёд с прямой спиной, перенеся вес на ноги, и хоть росточком была невысока, но теперь сидела как модель, отчего мужики плыли и забывали дышать. И не то чтобы Катя этого хотела – здесь не было ни одного достойного такой позы мужчины, но пружина, торчащая из сиденья старого кресла, не оставляла ей шансов сегодня быть некрасивой.
С начала её времён, сколько помнит, Катя пропивала Новый год в этом кресле, от вишнёвого компота до Prosecco, которое теперь привозила с собой. В детстве, четверть века назад, она отбила лучшее в доме посадочное место у сестрёнки Нюши в честном бою. С тех пор оно называлось "Катино кресло" – надпись эта, нацарапанная ржавым гвоздём, красовалась на подлокотнике, и каждый, кто садился по ошибке, обязан был уступить его вздорной хозяйке по первому требованию. Кресло это было символом Катькиного превосходства, её победы и права быть в семье первой, а значит, главной. Для младшей сестры это, согласитесь, важно. И вот теперь эта досадная пружина вылезла. "Сидят тут в отсутствие владетельницы всякие! Если бы использовалось оно как положено, когда приезжаю раз в год, было бы новёхоньким, как другое, стоящее напротив. Хоть бы только не Нюшка в нём ёрзала в моё отсутствие, мне назло", – думала Екатерина, раскорячившись на своём пружинном троне.
Старшая сестра Нюша, когда подносила на стол очередную миску нарезанного добрыми руками салата, смотрела, как Катька мучится, и жалела её – она ведь старшая сестра, ей положено малых жалеть. Такая красивая, модная, в синих штанах с голубыми лампасами и блестящей кофте из пайеток, сестрёнка сидела словно на колу, бедняжечка, и бесконечно что-то писала в телефоне своему муженьку, который ждал её на далёком морском берегу и приехать с Катей в её "тараканий домик" (так он назвал Нюшину квартиру) снова не возжелал. Судя по тени, которая ложилась на лицо младшей с каждым его сообщением, он сейчас намеренно трепал девке нервы. Не удивительно, что она с тоски про мышей заговорила – ни мужика хорошего, ни детей ей Бог не даёт, вот и лезут в голову глупости.
– Ань, ну вот почему, скажи, ты не купишь новую мебель? Я ж тебе шлю каждый месяц денег на халяву, считай. Отложила бы чуток и купила, – приступила к сестре измученная позой и мужем Катерина.
– Катюш, нам совсем впритык хватает. Фролу Ивановичу нужны последнего поколения лекарства, только на них пять тысяч уходит в месяц, а ещё квартира столько же, питание дорогое, одежда. Шесть тысяч не роскошь, чтобы мебель покупать, а средство выживания, – спокойно объяснила Нюша.
– Зачем тебе одежда, если ты тут сидишь безвылазно, до собеса и обратно. Душегрейка да валенки, что ещё тут может пригодиться? Ты котов выгони, и хватит тебе и на мебель, и на бутерброд с икрой. Вон они у вас, мышей даже не ловят, обнаглели в край! – ответила Катя свысока, хоть и сидела низко.
– Так я ещё хожу, помогаю по домам дорогим тут, зарабатывать-то надо! – терпеливо объясняла Нюша.
– Тем более денег у тебя полным-полно, судя по обилию дорогих коттеджей! Что ж мебель не купишь? Или на приданое всё себе копишь? – съязвила Катя над сестрой, которая в свои тридцать семь замужем никогда не была, и все уже давно списали её с брачных счетов.
Нюша, женщина смиренная и добрая, всю жизнь ухаживала за кем-то немощным. Так вышло, что ей, старшей, нужно было матери помогать Катьку растить, чтобы талантливая сестрёнка могла учиться. Катюшка маленькая так рисовала – даже не учёная ещё, могла человека изобразить, словно в руках у неё фотоаппарат встроен. Конечно, талант такой учить нужно, и в школе, и в институте потом! А мама слегла, и сама Нюша пошла в медучилище, выучилась на медсестру, ходила за мамой, мечтала стать врачом, но не смогла – мама совсем разболелась, год последний Нюша от неё дальше магазина за углом не отходила, какая тут учёба? Читала книги, учебники дома, чтобы потом нагнать. Мама умерла в декабре, освободила Нюшу жить, и старшей было очень стыдно тогда, что на самом деле смерти маминой она радовалась. Как ни силилась горевать – никак не выходило, и мечты всякие в голову полезли про принцев с конями, непристойные даже. На работу пошла в поликлинику, и мечты сбываться начали, чуть было замуж не вышла за одного пациента, которого часто колоть нужно было. Он приглашал и в кино, и по театрам, и гулять, а замуж позвать не успел – нарисовался в жизни Нюши теперь Фрол Иванович. Когда-то, в советскую бытность, был он номенклатурным работником, зажиточным и влиятельным, и, когда мама заболела, очень помогал лекарствами и деньгами, а потом его на чём-то поймали, посадили, всё что могли конфисковали, а всё что сберёг – отдал за уменьшение срока. Но и за короткие три отбытых года умудрился подхватить туберкулёз и стать ненужным собственным женатым благополучным сыновьям со своей болячкой и крохотной пенсией. И оказался