Костер в июньскую жару. Анна Борисовна Вилисова

кам.

      Иногда из-за жара раскаленного металла, криков и крови, стекающей по полу, падре Крескензо вправду казалось, что пыточная превращается в ад. Он тут же одёргивал себя. Ад выглядит не так. В него нельзя просто зайти и выйти, он больше целого мира, в нем крови – не маленький ручеёк, а моря и океаны, и земля состоит из огня.

      Ведьмы, колдуны и еретики должны быть благодарны, что здесь с ними ещё обходятся мягко. Крескензо поморщился. В комнатушке пахло мочой и блевотиной и было душно. Он дал знак палачу, чтобы тот сделал перерыв – время на признание.

      Бледная девушка откинула голову на спинку железного кресла. Она хрипела, почти задыхалась. По её тонким, обескровленным губам стекали слюна и желчь. Металлические шипы пронзали кожу крепких икр, полных бедер, рыхлых боков и изящных рук. Крескензо мягко коснулся двумя пальцами ее подбородка, заставляя смотреть себе в глаза.

      – Ты признаешься? – проникновенно начал он, ласково улыбаясь. – В колдовстве, в союзе с Дьяволом?

      Девушка вздрогнула. Медленно перевела на него глаза с лопнувшими сосудами.

      – Падре… – пролепетала она. – Я же… ничего не делала. Паола… она… обманывает.

      Палач ухмыльнулся, выставляя гнилые зубы.

      – Твоя соседка Паола, – услужливо напомнил Крескензо, – сообщила нам, что из-за тебя накануне разродилась мёртвым ребёнком. Её муж также свидетельствует против тебя.

      – Моя вина лишь в том, что я любила его больше, чем жена! – девушка дёрнулась на стуле и опустила голову. – Но он… Решил очистить своё имя… только и всего.

      Секунда, и её голова мотнулась в сторону от удара, нанесённого Крескензо. С уголка губ капнула свежая капля крови.

      – Как смеешь ты, – прошипел он, наклоняясь ближе к ведьме и хватая её за волосы, – обвинять честного католика и отца двоих детей в измене?! Тварь!

      Он кивнул палачу, и тот схватил со стола раскалённый прут, тут же касаясь им нетронутого участка кожи девушки. Почти нежно. Крескензо показалось, что прут войдет в нее, словно нож в масло, но тот лишь оставил шипящий обугленный ожог. А девушка завизжала хуже свиньи, которую тянет за хвост жестокий в своем любопытстве ребенок. Надо же, ещё остались силы.

      – Я признаюсь! – прохрипела подсудимая. – Я ведьма! Я ведьма!

      – Отлично, – сухо произнёс Крескензо, доставая из кармана платок и вытирая руки. На одной остались следы крови девушки, её слюны и пота. – Тебя повесят завтра днём.

      – Они всегда признаются, – палач погладил блестящие от пота усы.

      Крескензо смерил его взглядом. Предыдущий не был столь говорливым и наглым. Куда он только делся?

      Не сказав ни слова, он вышел. После нескольких часов, проведённых в пыточной, накатила усталость. Сейчас бы смочить холодной водой горло.

      Грязные улицы сжигала июньская жара. Стоило немного перегреться на солнце, и не нужно было дожидаться казни на кострах – огонь расцветал в небесах перед затуманенным взором.

      Крескензо степенно шёл по улице, как обычно подмечая: каждый, кто попадался на пути, тут же выпрямлял спину, завидев его. Простой народ расступался перед ним, смотрел с уважением и страхом. Кто бы знал, кто бы мог подумать, что он станет таким! Он, мальчишка из семьи плотника и кухарки… Губы Крескензо почти искривились в улыбке, но он вовремя сдержался.

      Проходящий мимо светловолосый юноша в сутане поклонился ему. Широко распахнутыми глазами он смотрел на него, как на воина, возвращающегося с битвы с волей прислужницы Дьявола. И, конечно же, как это всегда бывает, юнцам самим хочется поучаствовать в сражении.

      – Брат Филиппо, – окликнул он прошедшего.

      Филиппо обернулся, чуть приподняв брови.

      – Да, падре?

      Он видел, как дрожат руки юноши.

      – Через несколько часов я отправлюсь допрашивать обвиняемую в колдовстве, – Крескензо мягко улыбнулся. – Я хотел бы, чтобы вы тоже соприсутствовали. У вас есть способности. Вы ведь хотите стать инквизитором?