все противоречащее его логике, а логика его была проста и изящна, как клинок безупречной катаны. Су Янг мечтала уподобиться клинку легендарного монаха, который, будучи обращенным лезвием навстречу потоку водопада, в отличие от злого клинка, разрубавшего все на своем пути, не вредил ни листве, ни рыбешке, плескавшейся в нем. Это был хороший меч. Так и она была хорошим воином с могучим сердцем. Но все же, в отличие от схваченного Скотта Ринтера, она была просто человеком.
Навстречу ей взмыла летучая мышь. По инерции отпрыгнув, она опрокинула запыленный стол. Заметив в полуразрушенном полу нечто, она нашла… потрепанную изорванную книгу. Это была пыльная разбухшая тетрадка. Дневник. С вырванными страницами. Она начала читать, подсвечивая фонариком.
«…Открыв глаза, я обнаружил, что лежу на холодной траве. Мое лицо упиралось в мокрую, тяжелую и столь холодную землю. По телу прошел озноб. Я ничего не понимал. Нет… Нет, все-таки да: я ничего не понимал. Разум еще не возвратился ко мне. Вдруг я неожиданно понял, что мне очень холодно. И вокруг меня темнота и какая-то до глупости противная тишина. Опершись руками, я приподнялся. Где я? Кто я? Что произошло? Пугающе неожиданно в мою голову пришли эти вопросы. До слуха донесся шум ветра. Я огляделся, но тут же ощутил страшную боль, разлившуюся в моих висках. Боль отдавалась так сильно, усиливаясь, убивая все мое естество резкостью и реальностью. Мне захотелось вообразить нечто, представить хоть что-нибудь, что могло помочь отвлечься, но я не мог. Боль сковала меня. Я не понимал, что сижу на земле, промокший и грязный, и, морщась, крепко сжимаю руками голову. Приступ овладел мной. Боль неумолимо распространялась по всему телу, будто безжалостный локомотив, верный своему маршруту. Ее грузность сокрушила и придавила меня. И так же неожиданно она исчезла. Отпустила меня. Не дав опомниться, сверила свою силу с моей, где последняя потерпела поражение. Это был ужасный опыт. Впервые я не мог отвлечься от боли. Все мое сознание, все мое естество было подчинено боли, которая овладела мной, и все мое сознание и все мое естество принадлежало боли. Я был слит с болью. А теперь… теперь… А что теперь? Реальность, которая ускользала от меня, вернулась отрезвляющими вопросами. Господи! Как страшно, когда ты не можешь ответить себе.
Я видел перед собой вытянутые ноги (одну согнутую в колене) в синих выцветших джинсах и кедах. Таких, с синими полосками и до дебильности длинными шнурками. Я опустил голову, упершись подбородком в грудь. Какая-то зеленая рубашка, синяя куртешка поверх. Вытянул руки перед собой. Мда, в ссадинах, кровоподтеках, но грозные, когда сжаты в кулаки, а исчерченные жизненными линиями ладони в мозолях безмолвно свидетельствовали о физической мощи. Так, еще я понял, что у меня длинные волосы. А лицо! Как же лицо? Я не знаю, как выгляжу! Я ощупал лицо. Лоб крепкий, большой, но в ссадинах. Подо лбом глаза в ямочках, нос, губы, все прочее уместное быть на лице. Обычное лицо. Не могу дать определение, нос как нос. Я не профессионал давать характеристики на ощупь. Я вообще не понимаю, кто я, черт возьми! До чего же идиотская присказка. Она обо мне, а я думаю о том, чтоб черт это забрал. Пустое слово – черт возьми, а зачем? Конечно, этой лабуды нет, но желать себе, чтоб тебя взял черт, это по меньшей мере глупо. Да ладно с чертями… Что, собственно, за чертовщина приключилась со мной?!
Тяжело поднявшись – огляделся. Лес. Вокруг лес. И на небе ни звездочки, ничегошеньки нет. Мрак. Сплошной мрак. Еще подташнивает. Как я оказался здесь? Я смачно выругался вслух и испугался своего голоса. Я его слышал впервые! Хриплый, осипший. Я прокашлялся. Думаю, все же голос у меня приятнее, чем мне показалось. Ладно, с голосом. Что делать-то? У меня разыгралась паника. Я стоял в нерешительности. Стоял даже дольше, чем надо. Топчась на месте и кружась, я все же устал и просто пошел. Куда-то. В каком-то направлении.
Было не по себе ступать по грязи, средь кучи веток, предательски хрумкавших; опираться то плечом, то рукой на поросшие противным мхом стволы деревьев в абсолютной темноте. Да, я на ощупь пробирался!
В моем уже достаточно воспаленном мозгу начинали оживать мои «тараканы». Их «лапками» были время от времени раздававшиеся потрескивания в лесу, подвывания ветра, вызывавшего гусиную кожу на теле, а также наиглавнейшим обстоятельством страха было ощущение, что я не один. Вот это чувство «неодиночества» вызывало во мне тревогу. Чем дальше, тем сильнее я чувствовал нечто большее, чем просто тревогу. Животный страх пронизывал меня. Сердце содрогалось. Пульс зашкаливал. И от холода челюсть ходила ходуном. Было бы логичней, если бы жар, изливавшийся из моего по заячьи бьющегося сердца, согревал тело, но нет, куда там… Мерзни и трясись.
Дурно, как мне дурно. И я в шоке! Как это могло случиться? Мне страшно! Я ничего не понимаю. Я бормотал бессознательно и бессвязно и шел в противном лесу, мокрый, промерзший, весь в вязкой грязи и слизи, обитавшей на всем. Ковылял, соприкасаясь с перегнойными листьями, мхом, сучьями, неизвестно еще чем, неразличимым в ночи. Я устал. Фууух! Горячее дыхание – и вырвавшийся изо рта пар испарился. Я прислонился к какому-то мощному стволу и зарыдал, вымазывая лицо грязными ладонями. Зарыдал! Чтоб я лопнул! Я рыдаю! Громко, надрывно и с соплями. Да кто я вообще, мать вашу?! Высморкался в ладонь и встал. Я не какой-нибудь сопляк! Ну и что, что не