Связи личного характера. Кир Булычев

о-то, – сказал Василь Васильич, принюхиваясь к сложным ароматам, слетавшимся вниз, к игрокам, из двенадцати кухонь дома.

      – Жарко было, – согласился Валентин Кац, размешал костяшки и спросил товарищей: – Еще одну «рыбу» забьем?

      И в этот момент во двор вошел Корнелий Удалов. Был он потен, светлые волосики завились, штаны грязные, пиджак через плечо, в руках, вся в белых потеках, банка из-под белил. В ней болтается малярная кисть.

      – Корнелий-то, – сказал Погосян, – Корнелий стал маляром, да?

      – Дурачье, – сказал Удалов, покосился на свои окна, не наблюдает ли за ним жена его Ксения, и, поставив банку посреди двора, уселся на скамью. – История со мной случилась. Фантастическая.

      – Всегда с тобой что-нибудь случается, – сказал Валентин. – Может, все-таки забьем еще одну «рыбу»?

      – Что за история, а? – спросил Погосян.

      Удалов, которому очень хотелось поговорить, сразу ответил:

      – Дорогу на Грязнуху знаете? К санаторию?

      – Ну.

      – Там вот все и произошло. Не было сегодня дороги.

      – Куда же она, болезная, делась?

      – Даже не знаю, что на это ответить, – сказал Удалов. – Рано человечеству об этом знать.

      – Ты, Корнелий, не крути, – обиделся Василь Васильич. – Ты всегда в истории попадаешь. И придаешь им космическое значение.

      – Вот именно, что космическое. Не менее чем космическое.

      – Ясно, – сказал из открытого окна своей комнатки Грубин, который весь этот разговор отлично слышал – занимался работой скучной, но творческой: вырезал на рисовом зерне «Песнь о вещем Олеге». – Ясно, американцы с Луны камень везли, обронили на полпути и по Корнелиевой дороге угодили.

      – Циник ты, Грубин, – сказал с тоской Корнелий Удалов.

      И видно всем было, что и в самом деле очень ему хочется рассказать, но пока не решается. На выступающих частях его пухлого лица показались капельки пота.

      – Циник ты, Грубин, и самое удивительное, что почти угадал, хотя не можешь себе представить всей глубины такого события. Я же слово дал, почти подписку, что не разглашу.

      – Ну и не разглашай, – отозвался Грубин.

      – Ну и не разглашу, – повторил Удалов.

      – Нужны нам твои истории, – сказал Грубин, который, несмотря на эти резкие слова, был лучшим другом Удалова.

      – Так что с дорогой приключилось? – спросил Валя Кац. – А то меня сейчас жена ужинать позовет.

      – Не поверите, – сказал Удалов.

      – Не поверим, – согласился из окна Грубин.

      Но Удалов уже решился на рассказ, не слышал грубинских слов, глаза у него помутнели и приобрели отсутствующее выражение, с каким былинные сказители в отдаленные времена вынимали гусли из торбы, обращали лицо к самому князю и начинали разворачивать длинное, увлекательное повествование, правдоподобное для слушателей и совсем невероятное для потомков.

      – Я сегодня до Грязнухи пешком пошел, – сказал Удалов. – До маслозавода автобусом, а там пешком. Нам через месяц нужно будет в санатории крышу перекрывать. Вот и пошел посмотреть.

      – А как же твой, Корнелий, персональный грузовик? – спросил Грубин.

      – Машина в Тотьму за генератором ушла. А я в санаторий отправился. А куда мне спешить, я спрашиваю? Куда мне спешить, если дорога лесом, местами над самым берегом, птицы поют, вокруг никакого движения и даже отдыхающих не видно.

      – А это правда, что санаторий прикрыли? – спросил Василь Васильич.

      – Временно, – сказал Удалов. – Временно грязевой источник иссяк. Будем, наверно, нарзан возить. Это как решим. Вот я их и встретил.

      – Отдыхающих?

      – Каких отдыхающих? Людей на «москвиче». Целая семья. Туристы, наверное. На крыше все привязано: и палатка, и матрац, и детская коляска. Потому я к ним и не подсел – пять человек в машине.

      – Зачем тебе к ним подсаживаться?

      – Как зачем? Чтобы до санатория подбросили.

      – Так они же тебе навстречу ехали.

      – Нет, Валентин, ты все путаешь. Сначала они меня обогнали. И я к ним не подсел. Куда спешить? А потом они обратно поехали. Навстречу. Он сам, который за рулем сидит, бледный весь, детишки плачут, высунулся из машины и машет рукой – давай, в смысле, обратно. Вот, думаю, чудак. Не знал я еще, что меня ждет за поворотом.