самые горячие головы быстро остывали при одном только взгляде на массивные стены близлежащей тюрьмы[4].
Мрачная тень накрыла дом Энгельсов, и входящие сюда поневоле исполнялись сожаления, страха или чувства вины, в глубине души надеясь также не остаться без участия ближних, коль доведется им идти дорогой скорби под черными небесами отчаяния. Столь же гнетущая атмосфера воцарилась и в фотоателье, где неизбежные паузы в процессе подготовки и позирования перед объективом вынуждали посетителей подолгу лицезреть угрюмое, преждевременно постаревшее лицо Креншоу Энгельса. Школьники и студенты, молодожены и матери с младенцами – все они не чаяли поскорее выбраться оттуда на свежий воздух. Как следствие, Креншоу терял клиентуру, и постепенно его бизнес зачах. В конце концов он уступил ателье более удачливым коллегам, распродал все оборудование и какое-то время существовал на полученные деньги, а когда те иссякли, продал свой дом (к тому времени дважды заложенный, так что выручить удалось немного), переехал в меблированные комнаты и устроился работать клерком в универсальный магазин.
Соседи и знакомые видели в нем человека, сломленного несчастьями, сдавшегося на волю судьбы и полностью опустошенного. Но относительно последнего пункта они ошибались: опустошен Креншоу был не полностью, ибо одна вещь накрепко засела в его памяти – долгой и цепкой, как у разбросанных по всему свету сынов Израилевых. И хотя сердце его омертвело, сознание оставалось столь же ясным, как и в то летнее утро, когда его жена и сын отправились на злосчастную загородную прогулку. На первом судебном заседании он потерял контроль над собой и едва не задушил Изувера его же галстуком, прежде чем их смогли растащить.
На втором заседании Креншоу лишь один раз не сдержался и зарыдал в голос. После этого он поочередно посетил всех членов законодательного собрания штата от данного округа и вручил каждому из них свой проект закона о введении в Миннесоте смертной казни – причем закону предлагалось дать обратную силу, распространив его действие на пожизненно осужденных преступников. Однако собрание забаллотировало проект; узнав об этом, Креншоу в тот же день обманом проник на территорию тюрьмы и был перехвачен уже в непосредственной близости от камеры Изувера, которого он собирался застрелить.
Суд вынес Креншоу приговор с отсрочкой исполнения; в последующие месяцы он вел себя спокойно и благоразумно, как будто возвращаясь к нормальной жизни. Посему, когда по прошествии года он явился к начальнику тюрьмы уже в новой роли, тот с пониманием отнесся к его словам о «смягчении сердец» и «целебной силе прощения». Далее Креншоу выразил желание помочь Изуверу, направив его на путь истинный посредством книжной мудрости и воззваний ко всему лучшему, что еще сохранилось в закоулках преступной души. И вот, после тщательного обыска, ему позволили провести полчаса в коридоре перед камерой Изувера.
Догадайся начальник об истинных намерениях Креншоу, он, конечно, не разрешил бы этот визит. Ибо в действительности он был далек от всепрощающих мыслей, вместо этого планируя подвергнуть жестоким истязаниям психику Изувера, раз уж не вышло уничтожить его физически.
В первый миг встречи с убийцей у Креншоу разом прилила к голове кровь и зазвенело в ушах. Из-за решетки на него настороженно взирал пухлый коротышка в роговых очках и с невыразительной внешностью страхового агента, так что даже тюремная роба сидела на нем как опрятный деловой костюм. Вдруг ощутив слабость в коленях, посетитель опустился на стул, поставленный для него напротив камеры.
– Ты окружен чудовищным зловонием! – воскликнул Креншоу. – Оно заполнило и коридор, и всю тюрьму!
– Это верно, – согласился Изувер. – Я тоже его чувствую.
– И ты будешь чувствовать его до конца своих дней, – глухо молвил Креншоу. – Остаток жизни ты будешь ходить туда-сюда по этой вонючей камере, и стены ее будут становиться все темнее год от года. А из нее ты прямиком отправишься в ад и там уже целую вечность будешь заперт в такой крошечной каморке, что не сможешь ни встать во весь рост, ни распрямиться лежа!
– В самом деле? – обеспокоился Изувер.
– Можешь не сомневаться! – сказал Креншоу. – И в этой каморке ты будешь томиться до скончания веков один на один со своими гнусными мыслями. Ты будешь гнить и страдать чесоткой, и ты не сможешь ни на минуту заснуть, изнывая от нестерпимой жажды, а вода все время будет у тебя на виду, но вне твоей досягаемости.
– В самом деле? – повторил Изувер с нарастающим беспокойством. – Помнится, я однажды…
– И ужас беспрестанно будет терзать твою душу! – прервал его Креншоу. – Ты будешь сходить с ума, но на тебя так и не снизойдет спасительное безумие. И все время ты будешь думать о том, что эти мучения никогда-никогда не закончатся.
– Дело дрянь, – промолвил Изувер, печально тряся головой. – Хуже и не придумаешь.
– Теперь слушай дальше, – продолжил Креншоу. – Я принес тебе кое-что для чтения. И я устроил так, что впредь ты не получишь никаких книг или газет, кроме тех, которые буду приносить я.
Для