й системе Ridero
Оркестровая яма для Катерпиллера
От автора
Эти истории всё еще можно найти на моих страницах ВКонтакте и FB. Материал изобилует сниженной лексикой, обсценной лексикой современных подростков, территориальными и социальными диалектами интернета. Здесь и вульгаризмы, и профессиональный слэнг. Я не представляю, кто это возьмётся напечатать. Это конечно мягче чем «грязный реализм» Чарльза Буковски и не совсем «документальная проза» Тома Вулфа. Но что-то типа. Оба этих парня уже не с нами. Знамя альтернативной литературы, поднятое этими авторами, выпало из их рук. И я считаю – надо продолжать.
Boney M
Топор исторического материализма безжалостно рассёк древо его семьи много лет назад. Одна отрубленная ветвь осталась лежать между сосен, на берегу холодного моря, чтобы три десятка лет спустя пустить молодые мрачные побеги с железными листьями и чёрными цветами в форме СС. Впрочем, чёрные цветы вскоре увяли и высохли, а железные листья сорвал и покорёжил жаркий ураган, прилетевший к морю из-за леса. Он-то и унёс сорванные листья через океан, на север другого континента, где и разметал их в большом городе на берегу большого северного озера. Оставшееся древо генеалогии история порубила на дрова, чтобы отправить в топку, где вовсю полыхал революционный огонь. Впрочем, дерево погибло не всё. Самая тонкая веточка с белыми цветами, унесённая ветром убийственных перемен, воткнулась в далекую землю и пустила корни. Девочка подросла и вышла замуж за паренька, который довольно скоро возмужал, и даже стал этаким крутым мужиком, секретарем-партийцем, принимавшим взносы у чела, бронзовая скульптура которого стояла до недавнего времени в середине площади, возле большого детского магазина в центре города. Девушка тоже не отставала и работала в другом крыле здания этой конторы. Присматривала она за мировой литературой. Работала она, наверное, хорошо, потому что десятки лет спустя, когда бури и ураганы истории улеглись, кричала она страшно по ночам и угрюмо молчала, когда её будили близкие. Днём она сидела, неподвижно вперившись в телевизор, и лишь иногда разряжалась гневными комментами в адрес высоких зданий, подпирающих шпилями заокеанское небо на экране ящика. Особо доставалось внукам, жадно внимавшим звукам заграничной музыки, которые скупо источала радиоточка и голубой экран. «Пре-кра-тить!» – пыталась командовать она, когда слышала, как внук неровно извлекал из дребезжащей акустики мелодии и ритмы зарубежной эстрады. Несмотря ни на что, паренёк ловил каждый звук. «Запишите на ваши магнитофоны» – это был Маяк в воскресенье, в 14—00. Он всегда ждал: «кинут не кинут?» – и когда звучала мощная заставка «10 years after» вздыхал с облегчением – на этот раз не отменили. Звучал бархатный баритон Татарского, от которого шли мурашки по коже… «Криденс», «Космос Фэктори»… За окном в мир было лето и вся жизнь впереди… Передачу вскоре забанили, но крыша у парня уже летела от этой музыки и не опускалась ни на минуту. В 1971 году навалилось всё сразу: двойки по математике и «People Let’s stop the war now». Когнитивный диссонанс достиг своего апогея, поскольку школьная программа по литературе не содержала ни слова из нехитрой лирики «Child in Time». Усилки завода «Кинап», самодельная неокрашенная гитара из досок для пола. Брюки клёш шириной 50 см, которые носил басист из конкурирующей школьной группы, и вовсе оказались финальным занавесом в непродолжительной драме его школьного образования. Ни уроки литературы, ни уроки истории так и не научили его думать и писать про свежескошенные травы, про запахи утреннего леса, покрывающего 1/6 часть земли с названием кратким. ru – чего там ловить? Как под ёлкой насрали? Гораздо лучшим ему казался запах производственного цикла фабрики «Красный Октябрь», когда унылая стрелка Москвы-реки покрыта не то смогом, не то туманом, самая мощная компонента которого – тяжелый горько-сладкий запах расплавленного шоколада, или запах только что открытой станция метро. Запах креозота, или запах мела, сырой тряпки, школьной доски… Запах только что вымытого тряпкой из мешковины пола. Ядрёный запах книжной пыли из учебников, смешанный с запахом гладиолусов – первого сентября в школе, запах новой формы серого цвета, едва слышный запах гуталина только что начищенной обуви… Воображение настойчиво подсказывало ему, что его жизнь – поле, покрытое васильками до горизонта. В синем небе – волна за волной эскадрильи бомбардировщиков. Грозный гул моторов переполняет высь. Почему-то радостно и совсем не страшно. Потому что вместо бомб боевые машины несут тяжёлые ноты, которые они обрушивают на головы умирающих от восторга фанатов…
Последний школьный звонок прозвенел как будильник и вырвал его из этой полудрёмы. Культурно и мировоззренчески, унифицированный мир властно диктовал, что ресурс его инаковости и кривизны сознания исчерпан. Его прощание со школой происходило со взаимным облегчением, однако ни он сам, ни его школьные учителя так и не поняли, почему мрачные серьёзные люди из приёмной комиссии привилегированного ядерного колледжа единогласно согласились видеть его в стенах своего заведения. Дальше вменяемыми оказались только первые дни сентября. Он вдруг почувствовал, что в его жизни, как в кинотеатре, наступил перерыв между сеансами. Первый