чу ароматному весеннему утру, и только серый прямоугольник ставней, угрюмо прикрывавших одно из окон приречной гостиницы «Золотой осел», вносил дисгармонию в общую картину радостного пробуждения.
Должно быть, эти ставни привлекли собой любопытство одного из шаловливых сынов солнца – маленького, но юркого луча. Несколько раз пытливо скользнув по дереву ставней, луч наконец набрел на дырочку – след выпавшего сучка – и поспешно юркнул в комнату, повиснув в ней узенькой золотистой дорожкой, в которой весело заплясали ожившие в солнечной ласке пылинки.
От этой золотой полоски полумрак комнаты слегка просветлел, и ясно вырисовалась незатейливая обстановка номера захолустной провинциальной гостиницы с простым столом, несколькими стульями и большой деревянной кроватью, на белых простынях которой выделялась безмятежно спавшая женская фигура.
К этой то фигуре и устремился проказник-луч. Он легкомысленно скользил по маленьким, полным белым рукам с тонкими синими прожилками, блеснул искорками на иссиня-черных, слегка вьющихся волосах, капризными прядями разметавшихся по небольшой, но красивой и крепкой юной груди, на ходу мимолетно лобызнул прелестную родинку, которая, словно букашка, приютилась под гостеприимным кровом немного отвисшей пухлой нижней губы, прокатился вдоль благородно изогнувшегося аристократическим горбом остренького носика и сделал попытку заглянуть под низко опущенные веки спящей. Если целью этого проказливого луча было разбудить заспавшеюся ленивцу, то теперь он добился своего, потому что веки задрожали, пальцы рук спавшей зашевелились, и вдруг востроносенькая барышня одним прыжком привскочила, а затем уселась на кровати, с недоумением озираясь по сторонам еще заспанными, но все же быстрыми, веселыми карими глазками.
Мало-помалу память, расплывшаяся в крепком сне, вернулась к девушке, и тогда она обратила внимание на солнечный луч, свидетельствовавший, что дневное светило уже прошло значительную часть своего пути вверх по небосводу. Это открытие вызвало у хорошенькой ленивицы взрыв звонкого смеха, который делал ее, и без того напоминавшую красивенькую птичку, похожей на голосистого жаворонка.
– Однако! – воскликнула она, вдвигая крошечные голенькие ножки в стоявшие у кровати туфли. – Вот так заспалась я! Но, как ни жестко это убогое ложе, оно показалось мне райским при той смертельной усталости, которая явилась наградой за вчерашнее молодечество. – Она лениво потянулась, зевнула и продолжала: – Ой-ой, до сих пор кости ломит, и я с удовольствием вернулась бы обратно в кровать и поспала бы еще добрый часочек, если бы… если бы мне не было совестно валяться так долго… Да, да, – с капризным задором обратилась она к своему отражению, показавшемуся в небольшом зеркале, у которого она теперь очутилась, – представь себе, мой уважаемый двойник, что и Беатрисе Перигор иногда бывает чего-нибудь совестно… правда, чуть-чуть, самую малость… и она никому этого не показываете, но… бывает, бывает, бывает!
При последних словах шаловливая Беатриса взялась двумя пальцами за подол рубашки, изящным жестом прирожденной аристократки оттянула его, словно юбку бального платья, и стала грациозно приседать в такт своему «бывает, бывает». Но тут же она снова рассыпалась звонким, серебристым смехом, показала своему изображению язык и порхнула к окну. Под усилиями ее быстрых рук ставни распахнулись, окно раскрылось, и в комнату ворвались свет и воздух.
Осторожно пригнувшись к окну, чтобы не высунуться в таком легкомысленном туалете перед каким-нибудь случайным прохожим, Беатриса жадно вдохнула воздух, напоенный ароматом первых весенних цветов, и при виде Луары, широко катившей свои серовато-голубые волны у заросшего зеленью берега, на ее губах показалась радостная улыбка.
Однако эта улыбка тут же сбежала с лица Беатрисы, которое сразу стало серьезным и озабоченными.
– Бедный Тибо! – пробормотала она. – Старикашка совсем ослаб! И надо же было мне закапризничать и отказаться остановиться в Мере! Я хотела доказать свое молодечество и неутомимость и… чуть не уморила моего старенького, верного Тибо! Господи, какой несчастный вид был у него, когда вчера его пришлось снимать с седла и на руках нести в комнату!
Ну да, наверное, сегодня он уже оправился и после обеда можно будет тронуться в путь!
Беатриса оглянулась по комнате и подошла к углу где в тянувшемся от пола до потолка борове виднелась небольшая дверка. Вчера, когда краснощекая Серафина отвела Беатрису в эту комнату, она на вопрос проезжей, каким образом позвать в случае нужды прислугу, указала на эту отдушину. Боров, видневшийся в углу, шел от кухонного очага, находившегося в нижней, общей, комнате гостиницы. Играл ли тут роль надочажный колпак или в самом канале борова была какая-нибудь случайная особенность, обусловливавшая акустически каприз, но только дымоход являлся отличной разговорной трубой: достаточно было открыть отдушину и погромче крикнуть в трубу, чтобы Серафина, вечно возившаяся у очага, услыхала призыв.
Теперь Беатриса убедилась, что боров действительно великолепно справляется со своей косвенной обязанностью, потому что стоило ей один раз крикнуть в отдушину: «Серафина», – как в ответ послышалось грубоватое: «Иду!» – и через