Все цветы. Сергей Листвин

у. Если продолжают интересоваться, вежливо улыбаюсь и молчу. Особенно всех бесит, что улыбаюсь. А я не знаю, что сказать. Не рассказывать же каждому встречному, что жара в то лето была адская, что вода в Чистом озере прозрачная, а ветер на берегу шумит верхушками сосен, что две красивые художницы на одно садоводство – это непоправимо много.

      Тем более я так до конца и не понял, о чём эта история – о дурацкой японской легенде, неистребимом блядстве человеческой природы или о разногласиях во взглядах на жизнь и искусство. Понимайте как хотите. А я буду просто вспоминать.

      Я закончил второй курс журфака и приехал к отцу на дачу, потому что стало совершенно невмоготу среди выхлопных газов и плавящегося асфальта.

      – Озеро, лес и довольно интересные соседи, – сказал папа, встретив меня с поезда.

      – То, что доктор прописал, – ответил я, – но соседей скормим собакам, и тогда будет совсем хорошо.

      И завалился спать на двенадцать часов.

      Следующие пару дней я привыкал к тишине, запаху хвои и цветов, валялся в гамаке в саду и наслаждался отсутствием собеседников. Отец работал днём в своей мастерской, а к ночи, когда спадала жара, мы забирались в его фотолабораторию и печатали мои снимки, до которых не дошли руки во время учебного года.

      На третий день стало невыносимо жарко, и я отправился на озеро. Наплавался до кругов перед глазами, плюхнулся на подстилку, блаженно улыбнулся и почти уснул под пение птиц, когда вдруг услышал:

      – Я те точно говорю, это он!

      Говорил какой-то парень, а девчонка возражала ему:

      – Да ну, откуда он здесь?

      Я лениво открыл глаза и увидел Настю с Игорем.

      – Опа! – я приподнялся на локте. – Какими судьбами?

      Мы когда-то учились вместе в художественной школе, но были не особенно близки, так привет-пока. Игорёк был, кажется, из семьи дипломатов, «золотая молодёжь», понимаешь. А Настя была самой настоящей оторвой. Её чуть не выперли из школы, за то, что она прошлась голой мимо кабинета директора. Была у этого какая-то серьёзная идеологическая подоплёка, что-то про акционизм и про наготу, изъятую из потребительского контекста. Точно не помню. Был скандал, который потом долго обсуждали. Настя стала звездой школы, и на этой почве как-то сошлась уже перед самым выпуском с Игорем.

      Оказалось, они приехали к тётке Игоря на десять дней.

      – Что за непруха! – говорю. – Куда ни плюнь – в художника попадёшь.

      – Погоди, – говорит Игорь, – сейчас Вадик с Анечкой придут, вот это будет компания!

      Ну и тут, натурально, идут к нам дядька бородатый, похожий на препода на отдыхе, и тёлочка в мини-сарафанчике. Подходят, здороваются, Игорь меня представляет как одноклассника по художке. Они – ах, нам очень приятно пообщаться с творческими людьми, с коллегами.

      – Не художник я, – отвечаю. – Учился, конечно, но не пишу. Фотографирую понемногу.

      И тут понеслось. Вадик, мужик этот, двинул речь минут на десять, что быть художником – это прежде всего видеть. С помощью чего это видение выражать – дело десятое. И складно так излагает – заслушаешься. Настя с Игорем аж рты пораскрывали. Их всегда пёрло с такого: чтобы борода и про высокое искусство. Но тут Анечка, подружка этого бородатого, стала разоблачаться. Сначала сняла свой сарафан и осталась в микроскопическом купальнике, а потом и вовсе потянула завязки – и опа, лифчик в руке остался.

      Тут уж я рот раскрыл. Была она в возрасте, лет под тридцать, наверное, но в такой форме, что положи рядом пяток молоденьких журналисток из нашей группы – имели бы бледный вид.

      Тут Настя меня пнула. Очень уж я, наверное, вытаращился. А что, Аня разве не для того лифчик сняла, чтобы на её сиськи смотрели? Вот я и смотрю. Без разговоров о высоком.

      Ну, отвёл я глаза, стал на Настю смотреть, на Игоря, на Вадима этого. Лучше бы не смотрел. Игорёк периодически вставлял умные реплики, Вадим в ответ разражался очередной речью, а Игорь незаметненько так – зырк на Анину грудь, и опять на бороду, типа он не при делах. Настя, смотрела на Игоря, и зуб даю, злилась. Не то чтобы я её хорошо знал, но проучиться вместе в художке и не научиться читать настроение – это надо совсем тупарём быть.

      Настя источала недовольство, и злиться она начала, когда Анечка сняла лифчик. Вернее, когда у Игоря искра во взгляде появилась. Разбудите меня, ущипните! Настя ревнует! Чёрт, если бы она сказала, что работает в МакДональдсе или служит секретаршей в офисе, я бы меньше удивился. За неё всегда бились, её бешено ревновали, её добивались. Она снисходила или игнорировала, но ревновать!