равно, но и из этого ничего не получалось. Взгляд равнодушно блуждал по комнате, и единственной конкретной мыслью было: поставить чайник или сразу лечь спать? И она могла уснуть, лечь и уснуть, ни о чем не тревожась, после такой скверной игры. В голове навязчиво прокручивались сцены только что сыгранного спектакля, обрывки недавно произнесенных фраз, разговоры, люди, поклоны и, вместе с тем, странная сосущая пустота.
Что с ней происходит, что? Ведь всё было так хорошо, так потрясающе всё складывалось; думалось: навсегда, всё время будет так, и куда-то это всё рухнуло, исчезло. И не хочется ничего. Ни-че-го. Лежать бы вот так, смотреть в потолок, а потом уснуть, без снов, без желаний.
Но делать что-то нужно. Ждать, пока пройдет само, она не имеет права. А может, не пройдет вовсе? В конце концов это ее работа, она за это получает деньги.
Поговорить с Изваровым?
Она заранее знает, что скажет Глеб. Но он ее режиссер, может ведь помочь разобраться своим актерам не только в роли, но и в себе.
Плохо, что она Глебу верить перестает. Она считала, что нашла своего режиссера, о котором мечтает каждый актер, и этому тоже радовалась чрезвычайно. Считала его своим Учителем, тем Учителем с большой буквы, когда не определены еще толком ориентиры, когда только в начале пути и выбираешь, присматриваешь направления и попутчиков. А может, потому она Глебу не так верит, как прежде, сомневаться стала, что прошла эти первые этапы, почувствовала под ногами твердую дорогу, и дальше придется шагать одной?
Глеб, конечно, талантливый, о его постановках говорят, пишут. К актерам у него подход индивидуальный, каждому дает раскрыться по максимуму, что очень ценно, дает пространство в роли, чтобы могли поиграть, показать себя, но за пределами спектакля держит их на расстоянии, опускает свой внутренний занавес вместе с окончанием репетиций. Для него «индивидуальный подход к актеру» – всего лишь часть профессии. Он будет вежливо, говорить «Валюша» и «вы», будет говорить всё конечно правильно, то, чему учили его в институте, но ответа для себя Валентина не получит.
Вспомнились педагоги из театрального. Вспомнилась старенькая Наталья Саввична – педагог по мастерству, – их задушевные беседы за чаем с вареньем у нее дома, куда можно было прийти запросто, поплакаться. После этих разговоров уходил с удивительной легкостью крыл за спиной и верилось, что можешь свернуть горы. Сходить к ней, как в доброе старое время?
Казалось, еще недавно она так хорошо играла, упиваясь своей игрой, одним лишь тем, что находится на сцене. Конечно, и тогда было: получше – похуже, но это от внутреннего самочувствия. Теперь – всё плохо, каждый выход становится всё более мучителен. Идет спектакль, за рампой дышит зритель, а она машинально произносит текст, автоматически двигается, глаза пустые, в душе тоска и безразличие ко всему. Того и гляди, зевнет на сцене или скажет вдруг: «Я не хочу больше» и уйдет в кулисы. И зритель всё это чувствует – не настолько уж она овладела актерской техникой, чтобы прятать за нее свою пустоту.
Это стало начинаться еще весной, а зимой она окончательно порвала с Игорьком. Почему-то прежде, выслушивая всяческие «бабские плаканья», Валентина серьезно к ним не относилась: подумаешь, кто-то кого-то бросил – как это мелко, ничтожно по сравнению с ее Великой Любовью к Театру. Неужто теперь у самой наступила «эпоха безвременья» только оттого, что от нее ушел любовник?
Устала она. Не физически, а где-то там, глубоко внутри. Душой устала, а это сложнее. От этого-то как отдохнуть?
Летом ездила к родителям, думала там отдохнет. Хотелось, чтобы было как в детстве: беспечность, длинные-длинные дни и много солнца.
Там, где живут старенькие родители, где прошло детство, для нее по-прежнему оставался Дом. Здесь дома пока не получилось. Последние годы таким Домом был театр. Еще потому, что там был Игорек – для нее это слилось воедино. Казалось вместе с чувством к Игорю, увлекая за собой, рухнул и театр. Образовалась брешь, потянуло сквозняком. Стало зябко.
В родительском доме она всегда набиралась на год удивительной силы, энергии. Давали ее стены дома, тот клочок земли с садом, на котором он стоял. Та рощица за железнодорожной колеей, где в детстве с подружкой, собирая пролески, угодили в болотце; тот ржавый ручей и ветхий мостик над ним, переходить который было так страшно и так интересно; та опушка, где играли с ребятами в прятки и войну. Побегать босиком, поесть маминых горячих пирожков, поговорить с папкой… Она думала, что и в этот раз всё повторится, она очистится. Но ошиблась. И лето было, и солнце было, и горячий песок под босой ногой, но ощущения беспечности детства, душевного покоя – не получилось.
Этим летом Валентина особенно ясно поняла: дни детства не вернуть никогда.
Родители благоговели: дочь актриса в театре! Бывшие одноклассники с любопытством рассматривали, просили: покажи что-нибудь. Валентина устроила для них маленький домашний концерт. Все восхищенно хлопали (та самая Валька Селезнева, которую в школе они дразнили «Селезёнкой!»); наивно спрашивали, почему она не снимается в кино? Думают, наверное, раз актриса, то обязательно должна сниматься в кино. Конечно, хотелось бы попробовать себя и перед камерой,