вой ручкой в руке следователя и пытается угадать, что за слова появляются на желтоватой бумаге бланка. Эти слова напрямую касаются не только ее судьбы, но и судьбы Марка. И вот эта судьба сейчас висит на волоске. Слова. Разве они могут передать все, что происходит на самом деле? Зато они могут решить, как все будет.
Следователь – крупный мужчина лет тридцати пяти, спортивный, жилистый, с решительными чертами лица – шумно выдыхает и переходит на новую строку.
Строчек на бланке становится все больше, и под ложечкой у Сони сосет все тревожнее. И пальцы холодеют. На лице следователя ни сочувствия, ни злости – только скука.
Соня думает, что на такой работе люди непременно должны стать богами – отрешиться от добра и зла, иначе можно сойти с ума от того, как выглядит мир с обратной стороны.
Где-то внутри Сони разверзается пропасть отчаяния, и она падает туда, в темноту, внутрь своего рушащегося от ужаса сознания. Пропасть космоса – это не пространство. Это отчаяние, которое разрушило к чертовой бабушке стройные радостные описания реальности. Темнота космоса – это чертовы битые файлы. И никто тебе не протянет руку, чтобы удержать в реальности. Вот там и есть одиночество. Оно не в сети, а в отчаянии. И может быть сколько угодно людей вокруг.
Невольно Соня издает стон, понимая, что Марк снова стал для нее соломиной, за которую она зацепилась, чтобы не видеть жуткого лика вечности.
Следователь бросает на нее короткий взгляд и снова пишет.
А Марку-то каково? Соня опять забывает о себе и пытается представить, где он сейчас находится. Хорошо, когда думаешь о другом. Когда думаешь о другом, надо что-то делать – принимать решения, выбирать – некогда думать о черной пропасти. Не в этом ли смысл любви вообще?
Где Марк?
В голове начинает крутиться слово «обезьянник» и картинки из детективных сериалов: решетка, бомжи, проститутки. Ужас. Нет. Нельзя. Не надо об этом думать. Не надо думать ни о чем. Пусть в голове будет ясная звенящая пустота, ровная, как поверхность зеркала. Глухая, как угольная шахта.
Следователь откладывает ручку и двигает лист. Шорох бумаги и одежды громко раздается в тишине. Почему-то в таких местах всегда громкое эхо. Пустые стены. Они усиливают малейший вздох, малейший шум.
– Прочтите. Если все правильно, напишите: «С моих слов записано верно», – и поставьте подпись.
Соня пробегает глазами текст. Сосредоточиться трудно, мысли мечутся и истерят, и она начинает шевелить губами, чтобы вникнуть в смысл фраз.
– Да. Вроде так.
Чтобы расписаться, надо наклониться вперед и положить руку на стол. Соня забывает про намокший бинт и опирается для твердости на предплечье, но пальцы все равно немного подрагивают. Подпись получается нервной и размашистой. И, что самое ужасное, на столе остается кровавое пятно.
– Ой! Простите, пожалуйста, – инстинктивно схватившись за локоть, Соня попадает пальцами в кровь.
Следователь тоже видит кровь на столе и на ее ладони, которую она теперь не знает, куда деть. Он с грохотом открывает ящик стола и кидает ей пачку влажных салфеток. Вытирая руку, а потом стирая кровь со стола, Соня боится поднять глаза и слышит, как следователь рвет только что исписанный лист.
Это катастрофа.
Голос следователя взрывает тишину.
– Что ты мне тут налепила? Что ты налепила? Ты не понимаешь? Он людей убивает? В детский сад поиграть решила? Что это? Это у тебя что? Что с рукой?
Он встает из-за стола и жестко берет ее за локоть.
– Пустите! Больно! Пустите!
Следователь задирает рукав. Показывается бинт. Он задирает ее футболку, и видит ее тело в порезах.
– Я порезалась. Нечаянно! Это не он! Это я! Я сама! Он не виноват!
– Ты что дуру гонишь?
Соня начинает плакать, рыдания сами вырываются из нее, ей так хочется хоть раз в жизни испытать что такое – защита отца – она падает следователю на груть и сквозь сопли, вязнущим в слюнях языком патается высказать самое главное.
– Дяденька! Отпустите нас пожалуйста! Мы ни в чем не виноваты. И убийств больше не будет.
Соня чувствует, как тело следователя взрагивает в ответ на ее движение. Рыдания все громче, они превращаются в такой бабский безысходный вой, когда баба воет по убитому ребенку, то уюитому мужу, по убитому смыслу жить.
Следователь морщится, наливает в стакан воды, ставит его на край стола перед Соней и проходит к окну. Он смотрит сквозь решетку на буйство южной зелени. С улицы доносится гудок океанского лайнера. Этот звук уносит его мысли на несколько минут из кабинета в другие пространства, и у Сони достаточно времени понять, что ее физиология никому не интересна. Оттерев кровь и промокнув слезы, она наконец затихает с комком салфеток в руках.
– Извините, я все салфетки испачкала, – через несколько минут гнусаво говорит Соня. – Куда их выбросить?
Следователь оборачивается и усмехается:
– Ну? Пора рассказать правду? Дурочка.
ГЛАВА