всего хотел бы расстраивать. Но, что поделать, видимо, этого никак не избежать. Он отрезал по толстому куску сыра и колбасы, намазал майонезом большой ломоть хлеба, затем соединил все ингредиенты, накрыв их ещё одним куском майонезной горбушки, и открыл банку колы. Установив всё это на поднос, он захватил по дороге пару бананов, прошёл в зал и включил телевизор. Сразу по нескольким каналам сообщалось об эпидемии, которая уже несколько месяцев гуляла по некоторым странам, собирая богатый урожай, и вот теперь грозила добраться до их страны. Эрик несколько минут смотрел на кадры из неизвестной больницы, где медики в защитных костюмах суетились возле носилок с больными людьми, заносили капельницы в изолятор, принимали новых пациентов.
Spike-20 – вот как она называлась эта инфекция… Эрик рос в семье учёных-микробиологов, и потому знал, что пока не определена природа заболевания, говорить о том вирус это или что-то другое – нельзя. Мать рассказывала ему, что название такое из-за того, что в микроскоп её молекулы выглядят, как шипованный мячик, колючка.
Глядя на экран и слушая напряжённо-размеренный голос диктора, сообщающий о жертвах и числе заражённых, Эрик подумал о родителях, работающих сейчас где-то в своей лаборатории. Он попытался вспомнить, но не мог, что мать говорила ему… Какие-то осложнения, вызванные эпидемией, в связи с чем они вынуждены работать сверхурочно… Честно говоря, он не очень внимательно слушал. Тем более, это было после того, как он сказал, что бросает колледж. Его родители не стали устраивать никаких разбирательств по этому поводу. Не было шумных сцен, обвинений в чёрной неблагодарности и горячих призывов к благоразумию. Он знал, что родители его до этого бы не опустились, и ничего подобного себе бы не позволили. Отец просто спросил почему. И Эрик ответил. Попытался объяснить, как умел, что не хочет, как они отказаться от свободы и от мечты. Но вышло это у него, как показали дальнейшие события, видимо, не очень хорошо.
– От какой мечты? – язвительно произнёс тогда отец, – Как бы сделать так, чтобы ещё больше ничего не делать? Или, какую бы татуху и куда ещё набить? Или от обсуждений с такими же лоботрясами никчёмной жизни ваших предков?
– Я не хочу, как ты, – прошипел тогда Эрик, поскольку его доводил до исступления отцовский сарказм, – отказываться от самого себя и своего предназначения, ради пресловутой репутации благонадёжного человека и весьма сомнительной радости от ощущения своего приличного социального статуса… Да, кое-что было сказано в тот вечер такое, от чего не так-то просто отмахнуться. Эрик тогда выкрикнул, что не хочет, как отец торчать целыми днями в каком-нибудь офисе за грошовое жалованье… И что-то добавил про рабскую психологию. Зачем он это сказал? Ему ведь было отлично известно, что родители любят свою работу. Отец тогда так посмотрел на него… Ему никогда не забыть. Он помолчал, а потом с видимым усилием, будто каждое слово давалось ему с большим трудом, выдавил:
– А ты ещё глупее, чем я думал… Что ж, должен признать, довольно неприятное открытие. С тех пор они не разговаривали. А у мамы появился вот этот самый тревожно-вопросительный взгляд. И хотя он ей рассказал про готовящуюся экспедицию в Тибет, и о том, как он мечтает туда попасть, и про самую загадочную вершину – Лхасу и про резиденцию Далай-ламы, и про Шамбалу – место мира и о многом другом. Но самого главного он не сказал. А именно, что уже неделю не был в колледже, что у него несколько «хвостов», что он самый первый кандидат на отчисление и что он уже вместе с Дроном принят в экспедицию, которая организована вовсе не студенческим активом колледжа, и даже не турагентством, а группой самостоятельных путешественников. Пока он не знал, как об этом сообщить, по крайней мере, матери. Отцу вообще наплевать. Он в этом уверен. Отец считает его слабым, глупым и ленивым маменьким сынком. Что ж, пусть так и будет. Он не станет бить себя в грудь, доказывая, что это не так. Для мужчины самое лучшее доказательство – результаты. Эрик запил колой остатки королевского сэндвича, попутно представив, что по поводу такого ужина сказала бы мама, и не спеша почистил банан. Тревожные кадры и нагнетающий голос диктора вызвали, в конце концов, у Эрика раздражение и смутное беспокойство. Он щёлкал пультом до тех пор, пока не нашёл какой-то фильм с известным актёром в главной роли, и не откинулся в мягком, удобном кресле. Не хотелось ничего. Ни компьютерных игр, ни пустой болтовни в чате, ни телефонных сообщений, даже любимой музыки не хотелось. Было хорошо сидеть в отцовском, мягком кресле, возле уютного торшера с его матовым, рассеянным светом, прислушиваться к негромко бормочущему телевизору, который уже забыл, когда смотрел в последний раз, и сквозь полуопущенные веки лениво следить за тем, что делается на экране.
2.
Дина смотрела на мужа и пыталась осмыслить то, что сейчас услышала.
– Постой, то есть, как это не сможем отсюда выйти? – вглядываясь в его лицо, словно намереваясь прочесть то, что он, возможно, не договаривал, спросила она. Человек, к которому она обращалась, высокий, крупный мужчина средних лет, её партнёр в жизни и науке Марк Карецкий попытался улыбнуться и как можно спокойнее произнёс:
– Дина, милая, ты же видишь, что происходит… Это ведь не вчера началось. К сожалению, это необходимые меры, поэтому