?
Впрочем, здесь, средь дебрей в верховьях Камы, на него и смотреть-то было некому. Зверью дикому небесные птицы без интереса, а селений людских тут так мало, что от веси до веси неделя пути выпадает, не менее. А уж города и вовсе в диковинку.
Чуть накренив крылья, ворон скользнул над извилистой рекой, местами сверкающей ледяной коркой, а местами все еще бодро журчащей под солнечными лучами, и спикировал в урочище между холмами, ощетинившимися крутыми скальными отрогами. Сделал широкий круг вокруг одинокого серого дымка, уходящего из-под березовых крон вертикально вверх, решительно нырнул, скользнул над самой травой, сложил крылья и кувыркнулся через голову, стремительно оборотившись в крепко сбитого седого старика с бледными, выцветшими глазами, коротко стриженными волосами и смуглым морщинистым лицом, одетого в кожаные штаны и куртку безо всяких украшений.
– Доброго тебе дня, мудрый Липин по прозвищу Карнаух, – Олег Середин потер запястье, больно обожженное крестиком, плотно примотанным к коже. Колдун был силен, и православный оберег буквально полыхал огнем, хоть снимай его и в карман на время клади. – Я тут лист брусничный с иван-чаем как раз заварил. Попьешь горячего?
– Благодарствую, ведун, не откажусь, – повел плечами гость. – Холодно наверху ныне, насквозь ветром пробирает…
– А чего же ты ждал, Карнаух? – усмехнулся Олег. – Зима… Снега вот только отчего-то нет. Морозы первые еще неделю назад ударили. Седмицу, в смысле.
Он скинул с котелка кусок толстой замши, укрывавшей варево, тонкостенным ковшиком черпнул чаю и двумя руками уважительно протянул корец гостю. Тот принял, отпил пару глотков, довольно крякнул:
– Ароматный-то какой! Сто лет чая настоящего не пробовал.
– Нешто наколдовать не мог, коли по угощению такому соскучился? – удивился ведун. – Тебе же вроде как любые чары подвластны!
– Хороший чай, он ведь со стебля по первоцвету срывается, ночь во влажном подполе выдерживается, опосля юной девственницей в ладонях перетирается, на брожение на неделю оставляется, потом пережаривается и в кладовой медовой до готовности высушивается… – со знанием дела перечислил Карнаух. – Рази чародейством сие все повторить возможно? Сие само по себе есть дивное колдовство!
Старик отпил еще пару глотков и опять со смаком крякнул.
– Смотрю, волосы свои ты все состриг, чародей. Не боишься, что сила вся с ними уйдет? – поинтересовался ведун.
– Сил у меня и без волос в достатке, – выдохнул облачко пара Карнаух. – А судьба старая вместе с ними в прошлом остается. Хватит мне ужо на острове болотном сычом сидеть да глупости минувшие оплакивать. Пора к жизни возвертаться, к силушке и здоровию, к миру и земле. Чего было, того не миновать, а что будет – токмо от меня зависит. Более добротой ошибаться не стану. А ты, смотрю, сам решил поотшельничать? – Колдун указал подбородком на шалаш с толстой камышовой крышей и меховым пологом, что стоял за кострищем.
Возле немудреного жилища были разложены сумки и вещи ведуна: второй котелок, топор, оружие, две плетенные из ивовых прутьев верши. Чуть далее возвышалась поленница, над которой сохли на веревке штаны, куртки, исподнее белье.
– Так ведь распутица, Карнаух, – пожал плечами ведун. – Через замерзшие реки вброд переходить себе дороже. Сам простудишься, лошади о лед поранятся. А по льду идти рано. Тонкий еще, не держит. Вот и пережидаю. Заодно снаряжение поправляю да еды в дорогу запасаю. Тут рыбы в ближних омутах столько, хоть котелком черпай. За холмами старица тянется, в ней караси такие жирные, хоть заместо свечи поджигай! Ну, и зайцы с оленями еще в силки попадаются, тоже подспорье.
– Не жадничаешь? Тебе же столько не съесть!
– Зима длинная… На морозе припасы не портятся. Зато до весны никаких хлопот с обедами не будет.
Карнаух вскинул брови, чуть подумал – и согласно кивнул. Отпил еще немного чая из ковша.
– Какими судьбами в здешних краях, чародей? – все же не сдержал любопытства Олег. – Уж не желаешь ли со мною побродяжничать?
– Да нет, ведун, я по старинке скитаться предпочитаю, на крыльях, – слегка поморщившись, повел плечами Карнаух. – Медленно уж очень на лошадях выходит. По небу за час больше промчишься, нежели ногами за месяц одолеешь.
Середин промолчал, не желая признаваться, что ни летать, ни перекидываться в зверей не умеет.
– Вот токмо зимами холодно, – задумчиво продолжал старый колдун. – Да и не взять с собой ничего, кроме мелочей каких. Тулуп, помню, подарили. Веришь – унести не смог! Хотя он, понятно, не столько тяжел, сколько велик. Ветер шибко сносил, да еще и закручивал… – Карнаух почмокал губами, отпил еще чаю, пригладил голову: – Ты, чую, вспоминал обо мне часто в дни последние?
– Ты ко всем прилетаешь, кто о тебе вспомнил, чародей?
– Ныне можно и ко всем, – вздохнул гость, осушил ковш и протянул обратно Олегу. – Вспоминают редко. Мыслю, окромя тебя, и вовсе никто не помнит…
– Мне жаль, Липин, – виновато развел руками Середин.
– Это мне жаль, – покачал