/p>
Когда Амвросий Кузьмич ушел, Васька Компот сел на кровати, взял дощечку и, частенько промахиваясь, принялся нарезать сало. Сало было с мясными прожилками и мягкое, как живот освободившийся от бремени роженицы.
Компот мог уже выходить в коридор, открывать немного дверь и дышать свежим воздухом. Июньский воздух втекал в провонявшую прелым духом фельдшерскую обитель, рассказывая о том, что делается на улице. А на улице, прямо за дверью, по тротуару, проходили парочки, громыхали пролетки и слышались возбуждённые голоса полупьяных офицеров.
"Как похоже на прошлую жизнь, – вздыхал про себя Васька, – А если б еще запах подгнивших у берега водорослей, да бриз несущий необъяснимый восторг заходящего над морем солнца… Эх, Одесса! Сейчас бы туда…"
Васька Глухову отчего-то доверял. Неприхотливый, простой в обращении ветеринар выходил его полумертвого и не собирался брать за это ничего. Просто ему, как показалось Ваське, было скучно.
Глухов лечил животных. И от животных, наверное, набрался веры в то, что жизнь явление обычное, так же как и смерть. Животные ведь не ропщут на судьбу, не плюют в иконы, когда доходит до нежелательного, и уж совсем не различают умонастроений общества, которое их убило. Просто они, мучаясь, переживают боль, которая рвет их естество, и не более.
В тот злополучный день, Кузьмич, без всяких разговоров, вытащил из Васьки пулю, полив рану каким-то жутким раствором, таким жгучим, что парень, очнувшись, чуть не умер во второй раз. Затем, по-отечески завернув перебинтованного, ничего не соображающего пациента в одеяло, Глухов влил в него самогонку и оставил переживать ночь.
Васька уснул, а наутро понял, что ему ничего не грозит. "Фершал", как называли ветеринара казаки, топающие по квартире взад – вперед, никакого внимания не обращали на больного "племянника". Только их урядник подошел к Компоту, и, покачав головой, сказал: "Ну и ну! Аж очи впали у твово. Хреново ему, поди.» После этого урядник достал пузырь и они вместе с фельдшером его оприходовали.
Васька поправлялся быстро. Молодой организм сам старался справиться с ранением. Однако мысль про ящик с клише не давала покоя.
Накануне неудачного захвата золотого груза, они со Ступичевым устроили тайник. "Набор разведчика-фальшивомонетчика", как назвал его подъесаул, поместили в сарай, во дворе мастерской фотографа Ценципера, завалив углем и ветошью. Фотограф ни за что не обнаружил бы "захоронение", если бы, конечно, не перетаскал весь уголь. Но наступило лето, маэстро пребывал в своем мире интересуясь только заваркой для чая. Он редко покидал мастерскую, с ужасом вспоминая свое больничное прошлое и допросы в контрразведке.
Ему повезло. Волею изменчивой политической обстановки, контрразведчики вскоре охладели к Ираклию Зямовичу. Маэстро был вытурен восвояси. Он вернулся домой через несколько дней после бездарной гибели Ступичева.
Васька решил, что как только оклемается, обязательно нанесет визит в мастерскую, а после рванет "на юга". "Не получилось с золотом, попробуем отыграться на фальшивках", – думал он. Васька понимал, что без подельника ему не обойтись, размышляя, а не выкрасть ли Ценципера у контрразведчиков.
В один из дней Компот почувствовал себя намного лучше. Его спаситель ветеринар явился поздно и, как обычно, "под мухой". Пока доедали остатки нерегулярных коноваловых подношений, Васька поытался сказать Глухову, что после отблагодарит его, но, дескать, брошенные дела зовут. В ответ хозяин только замахал рукой и еле выговорил: "А, ж-живи, опоссум!" А когда пациент одевал продырявленный френч, Амвросий Кузьмич махнул в его сторону снова, но только уже молча, завалившись поперек кровати.
На улице благоухало. Вечерний воздух просто взрывался пряными ароматами, а звезды выпучивали свои нерасторопные коровьи глаза. Улицы дурели от летней погоды, медленно остывая. На помятого и заросшего щетиной "офицерика" никто внимания не обращал. Васька шел медленно, украдкой озираясь. Рана болела. Молодой налетчик матерился про себя: "Хренова жизнь! Что ж, вот так и ходить ему всё время дырявому, мать её…, как побитому молью? А если не подвернется больше такой вот Кузьмич? Все, кранты?" Он поклялся, что поквитается с «проклятыми кадетам». «Вот погодите, козлы сопливые, Васька вам выпишет билеты на тот свет», – повторял он, прикидывая, как лучше отомстить Алешке и его друзьям.
У Ценципера горел свет. "Надо же, не расстреляли еще нелепца!" – удивился Компот, – Отлично!" Он подошел к ставням на окошке полуподвала и заглянул в щель. Ираклий Зямович промелькнул внутри, держа в руках чайник.
"Ишь ты, чаю хочет, грач! – Васька хотел усмехнуться, но от боли поморщился, – Я бы тоже не отказался, факт."
Не долго думая, Компот постучал в дверь. Дверь долго не отворялась, словно затаившийся за ней хозяин принюхивался, пытаясь распознать гостя по запаху.
– Не бойтесь, маэстро, – в своей обезоруживающей манере начал Компот, – я не ЧК вам какое-нибудь и не приведение, а истинный друг. Не узнаете?
Видимо Ценципер узнал. Дверь приоткрылась, запертая на цепочку. Из проема на Ваську испуганно сверкнули стекла пенсне, на длинном носу.
– Только