ная повесть)
Ночной звонок, – увы, отнюдь не означает приятное известие. Никто не будет звонить ночью, чтобы поздравить тебя, к примеру, с праздником (если это, конечно, не Новый год) или сообщить о выигрыше в лотерею. Я должен был давно привыкнуть к ночным звонкам, они сопутствуют мне на протяжении уже добрых десяти лет, что делать – работа у меня такая. Однако каждый раз, когда спросонья хватаешь трубку, сердце замирает в тревожном ожидании. Что случилось на этот раз?
Сегодняшний звонок мне совершенно ни к чему. Накануне мы с женой отмечали очередную годовщину свадьбы. У нас три официальных семейных праздника: день нашей встречи, затем годовщина помолвки (это когда я сделал предложение моей Светлане) и, наконец, то, что мы праздновали вчера. Мы допоздна засиделись в недорогом кафе, танцевали, пили шампанское. Вернувшись домой, занимались любовью. Потом я пошлепал на кухню за новой бутылкой вина, мы разговаривали в полутьме шепотом и дурачились, уснули, естественно, далеко за полночь.
В отключенный мозг звонок телефона ворвался грохочущим тяжеловесным составом, который мчался на меня, грозя неумолимо сокрушить. С аппаратом в руке я натолкнулся в темноте на угол стола, чертыхнулся и посмотрел на жену, – конечно, она проснулась, хотя виду не показывает. Прикрыв за собой дверь, я включил в кухне бра, сел на диванчик у стены, пододвинул поближе «дежурную» тетрадку для записей, ручку и только тогда выдохнул в трубку:
– Давай, Максимыч, выкладывай свои нехорошие новости.
– Почему нехорошие? – низкий мужской голос в трубке устало усмехнулся.
– За последние пять лет ни разу не помню, чтобы ты хоть раз позвонил по радостному поводу.
Работать с Комлевым и легко, и трудно. Он никогда не вредничает, не способен на подлость и ненавидит разные подковерные игры. Однако он наделен своеобразным чувством юмора, и то, что ему говорят, понимает буквально. Вот и сейчас он наставительно стал объяснять:
– Любая информация сама по себе нейтральна, все зависит от того, как к ней относиться. Может, я хочу предложить тебе съездить на курорт. Чем плохо? – он засмеялся, радуясь своей шутке.
– Ради этого ты звонишь мне в три часа ночи. – Я придал своему голосу как можно больше язвительности. – Мог бы подождать до завтра.
– Завтра ты должен быть уже там. – Голос в аппарате стал суховато-деловым. – Ты слышал, конечно, о самоубийстве певицы Софии Разумовской…
Я невольно вздрогнул. Вот этого мне только не хватало.
– Что молчишь?
– Слышал, – я постарался, чтобы Комлев не почувствовал волнения в моем голосе. Он, конечно, заметил, но выяснять причину не стал. Может, я поклонник ее таланта. Александр Максимович снова повторил фразу, правда, несколько изменив акценты в ней.
– О самоубийстве Разумовской или…, – Комлев помолчал, давая мне время проникнуться важностью сообщаемой информации, – ее убийстве.
И совсем уже будничным, бесцветным голосом, каким он обычно информировал собеседника о принятом и не подлежащим обсуждению решении, продолжил:
– Так вот, Сережа, требуется твоя помощь. По горячим следам ничего накопать не удалось. Да и разные подводные течения начинают проявляться. (Это надо понимать в том смысле, что к делу проявляют повышенный интерес некие влиятельные лица). Поэтому переходим к затяжной осаде. А ты у нас, как всегда, главное стенобитное орудие. Завтра полетишь в Ессентуки. С твоим начальством согласовано. Поживешь в шикарном пансионате, подлечишься, попьешь целебной водички. Глядишь, кое-что и разузнаешь. Ты доволен? Завидую: на курорт едешь да еще в бархатный сезон. Детали обсудим утром у меня в кабинете. А сейчас извини, сильно занят.
Он бросил трубку. Я не обиделся на него. Мне ли не знать Комлева, следователя – «важняка» Генеральной прокуратуры, с которым приходилось раскрывать не одно убийство: и корреспондента популярной молодежной газеты, и модного тележурналиста, и известного политического деятеля… Мне ли не ведать, что Александр может сутками не вылезать из кабинета, анализируя сотни показаний свидетелей, оперативные сводки, заключения экспертиз, массу другой информации, планируя очередные ходы следствия и руководя своей немногочисленной командой. Для него не существует нераскрываемых преступлений. Он знает преступников – «клиентов» своих дел, как говорится, в лицо. Он, – и я не побоюсь этого определения, – гений следственной работы, талант от Бога.
Не его беда, что многие так называемые «громкие» дела до сих пор официально числятся нераскрытыми. Слишком влиятельны те люди, которые, как это нередко бывает, не желают, чтобы правда вышла наружу. У Комлева своя логика: не «прогибаясь» перед сильными мира сего, он и не лезет наобум, норовя сломать голову. Иногда лучше выждать, не предавая себя и будучи верным своему долгу…
Очень мало осталось таких, как он, людей, отдающих себя делу не за большие деньги, а только потому, что по-иному не могут. Из-за того, может, личная жизнь не сложилась у Александра Максимовича. Так и не нашлось женщины, которая сполна бы оценила редкие качества Комлева.