Мы сами. Кирилл Комаров

>

      А. Пушкин

      Поначалу было страшно. Темно и страшно. Полеты, планеты, эксперименты, Земля ― многое осталось позади, в темноте. И никак не могло сейчас ни помочь, ни подбодрить. Да, прошлое ― оно такое. Улыбается тебе, когда вспоминаешь о нем в компании, за пивом, и бросает тебя одного, чуть только делаешь шаг в неизвестность.

      И Юрьеву, и Германову сейчас виделось разное, но одинаково странное, откуда ни возьмись выплывшее. Германов думал о деревенском детстве, о том как продавщица провалилась ночью в старый колодец, а мужики предлагали не доставать ее: так выгодно она упала вместе с долговой тетрадкой. А Юрьев вдруг припомнил кота младшей дочери, который давно ушел в такую же вот темноту, что смотрела в иллюминаторы.

      ― И главное, ― сказал он вслух, ― такой серенький был, обычный, а глаза ― хитрее, чем у многих. Что ему хотелось? Килограмм вареной курицы и лесенку, чтоб на все шкафы забираться ― вот что хотелось. Любил он на шкаф забраться и смотреть на нас сверху, как божество какое-то, как начальство. Эх, Митя, Митя, где ты сейчас?..

      Германов вздрогнул. В кромешной тьме Митя, глядящий с мебельных высот, страшил, а не умилял. И казался Германову не сереньким, а окончательно черным.

      – Ты чего? ― спросил он Юрьева. ― А?

      – Жутко стало, ― ответил Юрьев, ― еще на “примерке” жутко было, а теперь… совсем… Я не говорил просто.

      – Ну… перестань.

      – Да ну, знаешь, эта галактика. ― Юрьев пожал плечом, но это движение даже не проступило сквозь скафандр. ― Нашу-то знаем так, постольку-поскольку. А эта… Пропадем тут, как они, и никто не спасет.

      – Ну мы же вот летим их спасать.

      – Ну, мы летим, а на нас, может, и плюнут. Напишут потом в “Буднях Вселенной”, были, да, не отрицаем, Германов и Юрьев, а куда делись ― Фобос их разбери!

      Германов был старше и налетал больше, но не знал, что говорить. На выручку пришел Центр.

      – “Система-Х”, “Система-Х”, ответьте. Как самочувствие? Как у вас на борту?

      Германов обрадовался.

      – Самочувствие хорошее, на борту полный порядок.

      – Только не видно ничего, ― сказал Юрьев.

      – Совсем?

      – Кота видно.

      – “Система-Х”, какого кота?

      – Шутим, ― вмешался Германов, ― ха-ха-ха.

      – Потерпите. Минут через двадцать Бурая Кромешность закончится, станет светлее. В остальном ― нормально?

      – В остальном ― да. До связи.

      – Ну, видишь, Земля говорит, потерпите, ― сказал Германов.

      – Бурая Кромешность, ― повторил Юрьев, ― кто это придумывает?

      – Ну, подожди, мы эту галактику лет десять знаем. Потом другие имена дадут.

      – Главное, чтоб не наши.

      Страх еще не покинул Юрьева, но держался он поприличнее. Обещанный Центром свет придал мужества. Но до него еще требовалось добраться.

      Экспедиция капитана Алексеева ― пионеры этой галактики ― пропала год назад. Хотя, строго говоря, пропавшей и не числилась. Оба космонавта, Алексеев и Валентинов, были целы и невредимы и в общем даже не просили о спасении. Но на Земле решили, что спасти их нужно: все-таки год прошел, не слишком ли им там здорово?! В конце концов, существовала отчетность и просто вычеркнуть из нее целый космический корабль с экипажем было сложно. И “Система-Х” отправилась на помощь.

      Маршрут вел Германова и Юрьева на планету Сердец: там и обитала частично пропавшая экспедиция. Изредка выходя на связь, капитан Алексеев говорил о прекрасном практически земном климате, о ласковом теплом свечении, исходящем от поверхности планеты, о ледяных родниках с чудесной пресной водой и о тропических фруктах размером с голову. Последнее сообщение и насторожило Центр, тем более что показать в монитор фрукты Алексеев отказался. Все, конечно, знали, что космонавт в полете особенно скучает по витаминам, и встревожились словами Алексеева. Одно дело ― киви привычных размеров, а тут ― с голову. Так и до килограммового безе недалеко.

      Полет должен был занять чуть больше суток. Еще на Земле Германов и Юрьев долго смотрели на полупустую карту галактики. Созвездие Диафрагмы, Легкая планета, планета Сердец, Ребро Мнемозины и буквально четыре-пять планет без имен и отличий. Казалось, можно рвануть напрямую, через созвездие Диафрагмы, но этот путь был не знаком, а упустить еще одну экспедицию Центр не мог.

      – Да, не густо, ― сказал тогда Германов, ― вот тут просто черные дыры зияют. Неизвестность… Тайна…

      – На Курскую область похоже, ― пошутил Юрьев, ― у меня родня оттуда.