мени выдавалась продукция всего рабочего дня. Поэтому относительно возможностей русских людей сравнительно к производительности, скажем, американцев, вопрос весьма спорный, ибо в тех условиях, в которых зачастую работали мы, американцы не смогли бы сделать ничего и просто задрали бы лапки вверх.
Наша советская закалка не только не выбивала нас из колеи, но и, наоборот, закаляла до такого состояния, что можно было бы с полным основанием сказать, что все мы – «чудо-богатыри», ибо вынести подобный бардак да еще и выйти из него победителями, дано не каждому. Нам и не снились те прелести «капиталистического рая», о которых мы были наслышаны из уст немногочисленных счастливчиков, побывавших за рубежом, или которые мы видели в американских боевиках того времени. Наш советский человек был безотказен, вынослив и патриотичен до самозабвения и безо всякой иронии. Так что за честь любимой Родины мы готовы были драться насмерть.
Жизнь наша на Командуемом пункте была, несмотря на все трудности, веселая и дружная, не лишенная всяческих приключений и забавных каверзных случаев, о которых непременно хочется поведать. Люди, которые были очевидцами этих событий, к сожалению уже ушли из жизни, но все это имело место быть на самом деле. Итак, хотите – верьте, хотите – нет…
Вера Михайловна, машинистка со следами былой красоты на лице и дивной памятью о своих прежних женских победах, оказалась у нас по чистой случайности, а именно, по рекомендации одного из друзей начальника КП. В былое время была она, видимо, действительно красавицей и имела множество поклонников, что вызывало жгучую ненависть со стороны всей женской половины коллективов, где она работала ранее. Избалованная мужским вниманием, она была дама с претензиями, по-женски капризная и кокетливая не по годам. Начальник КП знал ее лично и давно и, по-видимому, сам питал к ней симпатию, как мужчина, потому что на все предупреждения других о ее, мягко говоря, не совсем профессиональной пригодности для нашей работы отвечал, что все это наветы и зависть женщин, которые не могут простить ей ее красоты и обаяния. Первые же дни ее пребывания у нас, показали, что основания к этому есть. Но Вера Михайловна и здесь вышла из положения, заявив, что все дело в том, что она привыкла к своей машинке и нужно просто привезти ее сюда. В то время у нас уже вовсю печатали на электрических «Оптимах», в то время как у нее была стариннейшая механическая машинка то ли типа «Ундервуд», то ли что-то в этом роде. Заполучить это «сокровище» оказалось делом не простым. На прежнем рабочем месте Веры Михайловны заартачились не на шутку и потребовали обмена. Делать было нечего, и пришлось обменять новую «Оптиму» на этот гроб с музыкой.
Вера Михайловна ликовала! Начальник КП был доволен и ждал от нее новых рабочих «подвигов» на славном иноходце типа «Ундервуд». Однако чуда не произошло, а Вера Михайловна, продолжая ляпать бесчисленные ошибки и опечатки, не унывала и жила припеваючи, сохраняя олимпийское спокойствие и ледяное презрение ко всем, кто пытался делать ей замечания по работе. Она привыкла работать размеренно и спокойно и никогда не торопилась, как бы ее не подгоняли, всякий раз произнося свою сакраментальную фразу: «Не волнуйтесь, мы все успеем!», – или, – «Ну, что вы так волнуетесь, это вредно для здоровья!».
Своим невозмутимым спокойствием она доводила исполнителей до исступления, и зачастую за дверями машбюро слышался сочный многоэтажный мат со всевозможными коленцами по ее адресу. Вера Михайловна была дама закаленная и мата не боялась. Прошибить ее не удавалось никому.
В то время работы писались с рукописного текста, с многочисленными правками жуткими корявыми почерками, которые иногда были по силам только опытным дешифровальщикам Комитета Государственной Безопасности. Вера Михайловна не любила утруждать себя подобным чтением и печатала, что бог на душу положит, перекладывая всю ответственность на исполнителей, которые занимались считкой печатного текста.
Иногда в срочной работе наступал перерыв из-за редакторской правки, и тогда Вера Михайловна не теряла времени зря. Была она женщина крупная, белорозовая и носила шиньон в виде вплетаемой косы, которую тут же клала рядом с собой и начинала свой утренний макияж на глазах многоуважаемой публики. С невинным и невозмутимым видом Вера Михайловна могла достать из сумки вчерашнюю жареную рыбу и разложить ее тут же у пишущей машинки, что повергало исполнителей в полный шок, и смачно начинала завтракать, угрожая заляпать жирными пальцами только что исполненную работу. В отдельных случаях она начинала кокетничать и, перекинув одну свою толстую ногу на другую, откидывалась на стуле, вспоминая былые победы и щуря поблескивающие глазки на понравившийся ей объект. Нарисовав на лице, как она думала, сногсшибательную неотразимую улыбку, Вера Михайловна совершенно забывала, что ей уже за пятьдесят, и с уверенностью светской львицы и роковой соблазнительницы небрежно произносила: «Коля, дай закурить!».
Коля Высоковский был капитаном 1 ранга и видным мужчиной, не способным обидеть женщину своим невниманием. Он галантно протягивал Вере Михайловне пачку «Казбека» и зажженную зажигалку. Вера Михайловна, насколько позволяли ей ее толстые пальцы с облезлым маникюром, изящно брала папиросу и, щуря свои глазки, как кошка, прикуривала и нежно