Без штанов и штампов. Жизнь после брака, дети, еда, собака. Ася Во

стерику, завываю я. Сжимаю кулаки и зубы. Любые предметы класса исчисляемых вызывают искреннюю ненависть. Бабушка, всю жизнь проработавшая учителем алгебры и геометрии, страшно бесит. Подумываю, как бы нахамить так, чтобы она отстала, но вечером всыпали не слишком сильно.

      Ну не понимала я, почему все яблоки квартиры обнулялись только потому, что несколько из них угодили в бабушкины арифметические сети.

      Это мое первое воспоминание о точных науках и по совместительству развилка, где я выбрала дорогу из желтого кирпича с крупной табличкой "Гуманитарий". Второе воспоминание – счетные палочки в первом классе. Это набор из пластика 4-х цветов. На первый урок я их забыла, а на протяжении остальных – складывала из них домики с заборчиком. Не знаю, как меня не разоблачили, но я до сих пор не знаю, как эти палочки использовать.

      Третье – домашка. Математика по учебнику Петерсона с усложненным исподвывертом. Сразу после школы мне всегда были уготованы обед из трех блюд, 20 минут на переваривание с любимым дедом, и за уроки. Учить уроки я ненавидела, а переваривание с дедушкой обожала. Он читал вслух книги, рассказывал истории и отвечал на любые мои вопросы. У деда, помимо шкафов с книгами (с пронумерованными полками и описью!) были две толстые тетради: одна с выписанными понравившимися произведениями, а вторая – с его собственными стихами.

      Благодаря нему, читать я любила безмерно. В три я научилась извлекать из книг смыслы, и читала запоем. Только не то, что задавали в школе, а то, что стояло в волшебных дедушкиных шкафах. Рассказ за рассказом, книга за книгой, полка за полкой. Гулять с другими детьми мне было разрешено только 3 месяца в году – летом, в деревне, но я не очень-то и расстраивалась по этому поводу. Ведь остальные 9 месяцев в году во мне рождался благодарный читатель. А из качественных читателей иногда вылупляются писатели. Вот я и пишу.

      Левой рукой готовлю ужин, правой ногой качаю кроватку с дочкой, громким «БОРЯШОТЫТАМДЕЛАЕШЬ» мониторю целостность сына, оставшимися конечностями работаю. А душой – пишу то, что вы сейчас прочтете.

      Вера Андреевна

      Люблю людей прямых и хохотливых. В больнице, где я тоскливо лежу уже вторую неделю, это медсестра Вера Андреевна. ВерДревна, если по-нашему.

      Она работает на своем игло-анализном посту последние 45 лет. Что министра, что главврача ВерДревна отряхивает от важности и спеси еще на пороге. Столько их она перевидала, что «Куда ты выперся, голубь, без бахил?», – это самая вежливая из форм ее обращения. В свободное время она курит и сосредоточенно выковыривает хирургическим скальпелем зажеванную бумагу из старенького принтера. И вспоминает всех тех голубей, что каждый год обещают купить новый.

      Когда ВерДревна ставит капельницу, она травит больничные байки. Да на таком влюбленно-матерном наречии, что сделанную в тебе еще одну дырку замечаешь лишь после ее ухода.

      А если ночью кому-то решается помирать – она возникает из ниоткуда и приказывает жить как минимум до утра. Пока не придёт лечащий врач.

      И все слушаются.

      И живут.

      До самого своего древна.

      Руки

      У каждого человека в шкафу должны быть длинные-длинные руки.

      Такие, что выдавались бы на небе перед рождением: в маленьком чемоданчике под роспись на бланке строгой отчетности. Одни руки в одни руки, не более! С собой таскать неудобно, вот и лежали бы в шкафу до востребования. А когда станет нестерпимо грустно – нужно было бы всего-то открыть чемоданчик, и этими самыми своими руками себя обнять. Хватало бы примерно на 22 оборота. Заматываешься и ложишься спать как самая печальная на свете мумия. Головой на подушку, ногами на артефакты.