замерев на месте, не шевелясь, не выказывая признаков нетерпения, – умный, хорошо дрессированный зверь.
Вдруг незнакомый запах заставил ноздри волка задрожать. Зверь насторожился. Это был острый и едкий запах пота и вырвавшихся на свободу гормонов, это был запах, который заставляет сердце биться чаще и оставляет металлическую сухость во рту, это был запах, который взвинчивает уровень адреналина и кортизола и включает примитивные рефлексы выживания. Это был запах страха, это был запах живого человека.
Глава 1. Одинокий волк
Майк неотрывно смотрел на картину.
В лесу на поляне стоял сгоревший дом. Обугленные останки стен, как кости, вздымались вверх в мрачном вызове, примятая трава хранила отпечатки чьих-то следов. Рассветное солнце, пробиваясь сквозь густую листву, укутало остатки провалившейся крыши золотисто-розовым покрывалом. Деревья, окружавшие поляну, были не тронуты пожаром и глубокая зелень листвы подчеркивала угольную черноту сгоревших балок.
На поляне перед домом стоял волк. Серо-рыжая шуба зверя отливала золотом в солнечных лучах. Волк повернул морду к зрителю и напрягся, как будто прислушиваясь или принюхиваясь, но ничего угрожающего в его позе не было. Волк по виду был совсем молодым самцом, с глазами цвета лимонада и блестящей от слюны мочкой носа. Большие уши и сосредоточенная складка на лбу придавали ему выражение тупого ученика, изо всех сил старающегося сделать вид, что он понял теорему Пифагора.
Майк вглядывался в картину, пытаясь понять, что именно создает это ощущение неясной угрозы и, одновременно, беспомощности, и, наконец, пришел к выводу, что художник лежал на земле, когда рисовал картину, отчего все предметы казались нависающими над головой. Майк отступил на шаг. Раньше ему не приходилось видеть такую технику: тонкая игра полутонов соседствовала с резкими, почти грубыми мазками, казалось, художник хотел совместить противоположные тенденции в живописи, играя и экспериментируя с красками.
Майк не мог оторвать взгляд от картины.
В наследство от талантливой тетушки Майк получил любовь к красоте. Он жаждал красоты, как другие жаждут славы, богатства и любви. Женщины и мужчины, дети и животные, природа и живопись, музыка и литература – все красивое восхищало его. Он часами мог рассматривать картины в музеях или эффектные фотографии в альбомах; книги, которые он читал и музыка, которую слушал, заставляли его надолго забыть об окружающем мире и грезить наяву. Это свойство Майка служило непрекращающимся источником раздражения для его родителей, которым приходилось много раз громко звать сына, чтобы привлечь его внимание. Слова «фантазер» и «мечтатель» звучали ругательствами в устах матери, а отец, как обычно, начинал выходить из себя и топать ногами, когда сын, в очередной раз, погружался в свой внутренний мир.
Майк завороженно смотрел на волка.
– Нравится?
Майк вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял высокий мужчина лет сорока, одетый в темный костюм и жемчужно-серую рубашку. Несмотря на кажущуюся простоту одежды, костюм был явно сделан на заказ и мужчина умел его носить. Продолговатое интеллигентное лицо, высокий лоб, чисто выбритые щеки, начинающие редеть волосы, гладко зализанные назад, – все в нем было породистым и элегантным. Глаза узкие, как щели, но умные и острые. Улыбка приветливая и слегка покровительственная.
От неожиданности Майк выпалил первое, что пришло в голову:
– Кто нарисовал эту картину?
На сократовском лбу мужчины на мгновение собрались складки, но тут же разгладились, щели глаз остро блеснули.
– Один студент. Он когда-то брал у меня уроки. Впрочем, извините, я не представился. Родерик Тодд, преподаватель истории искусств. Лучше называйте меня просто по имени, я не люблю официального обращения. Университет в этом месяце делает выставку моих работ и работ моих учеников.
Майк с уважением посмотрел на мужчину.
– А вы, вероятно, новый студент?
Майк почувствовал, что его щеки начинают гореть. Навыки социального общения никогда не были его сильной стороной. Очевидно, он должен был сначала представиться, прежде чем задавать вопросы, но совершенно забыл об этом, захваченный дикой красотой картины.
Мать была бы в шоке, если бы увидела своего сына, застывшего перед картиной с раскрытым ртом и выпученными глазами, забыв об окружающем мире. Оливия всегда строго придерживалась правил светского этикета.
– Да, – запинаясь, выдавил он, – студент. Меня зовут Майкл.
Майк чувствовал себя неловко. Возможно, надо было уточнить, что его специализация не имеет ничего общего с искусством, что если преподаватель принял его за студента факультета искусств? Или не надо? И как принято представляться преподавателю? Назвать имя, фамилию, факультет и год обучения?
Но Родерик Тодд, казалось, не придавал значения оплошностям Майка в светской беседе.
– История искусств, – он обаятельно улыбнулся, – это моя работа, мое призвание, мое хобби и моя страсть, причем, совершенно не тайная страсть, потому что всем в городе известно,