рели на море, на садящееся красное солнце с легкой печалью.
На берегу было пустынно. Прохладный осенний ветер дул мягко, но безостановочно.
«Что дальше?» – подумал Данила и вновь усмехнулся.
Нагнувшись, он сгреб в горсть холодную влажную гальку. И стал медленно перебирать гладкие камушки, с удовольствием ощущая их отполированную поверхность. Потом размахнулся и забросил гальку в море.
Данила двинулся неторопливо вдоль кромки воды, не отрывая глаз от полыхающего горизонта.
«Дальше? А зачем? Я знаю лишь одно: сейчас, сию минуту я – пуст. Так пуст, словно не существую».
Он остановился и закрыл глаза, глубоко вдыхая сырой воздух.
«Почему это происходит со мной? Не знаю. Но меня больше никто и ничто не волнует и не интересует. Кто я? Что я? Пустота. И эта пустота ходит, двигает руками, пытается рассуждать».
Данила вздохнул и почувствовал легкость во всем теле, словно остаток его существа начал неотвратимо растворяться в вакууме. И это почти обморочное ощущение медленного исчезновения доставляло ему тонкое наслаждение.
– Привет! – вдруг услышал он и открыл глаза с недовольной гримасой.
Перед ним стояла девушка в голубом ситцевом сарафане и, засунув палец в пухлый маленький рот, смотрела немного исподлобья с наигранно капризным выражением больших ярко-синих глаз. Венок из помятых, таких же ярких, как глаза девушки, васильков сполз ей на правое ухо, чудом удерживаясь на рыжих кудрявых волосах, которые нещадно трепал ветер. Пряди то и дело падали ей на лицо, почти закрывая его, но девушка откидывала их в сторону и вновь смотрела на Данилу. На вид ей было за двадцать, но она строила из себя подростка. Веснушки, гладкая розовая кожа, припухший, как у ребенка, рот, отсутствие косметики могли бы ввести в заблуждение, но глаза выдавали ее настоящий возраст. Девушка переминалась с ноги на ногу, и ее босые маленькие ступни оставляли вмятины на сыром песке.
– Убери палец изо рта, тебе это не идет, – хмуро заметил Данила. – Ты кто?
Ему почему-то захотелось снять с себя шерстяной свитер и закутать в него девушку.
– Весна, – ответила она нежным чистым голоском и вынула палец изо рта, опустив руку.
Ее нижняя губа была влажной, и Данила, не отрываясь, смотрел на нее. Во рту у него пересохло. Он откашлялся и сказал:
– Кончай придуриваться! Как тебя зовут на самом деле?
– Весна, – певуче повторила девушка.
Ее губы дрогнули, и она, закинув голову назад, звонко расхохоталась, обнажая мелкие белые зубы. Васильковый венок соскользнул и упал на песок. Девушка перестала смеяться и шагнула к Даниле. Она мягко положила руки ему на плечи и глубоко заглянула в глаза. Он мгновенно погрузился в чистую синеву ее взгляда и почувствовал в осеннем ветре сырую свежесть мартовского дня и теплое прикосновение солнечных лучей. Он даже услышал оглушительное и многоголосое чириканье воробьев, какое можно услышать только ослепительным весенним утром. И это ощущение просыпающейся природы и очередного возрождения, все того же повторяющегося из года в год, начало заполнять маленькую часть безмерного вакуума его души неясной радостью. Оно стало быстро разрастаться, словно сильные зеленые побеги потянулись в разные стороны и, заплетая, оживили пустоту. Данила отдался во власть этого неожиданного захвата его мира и мгновенно почувствовал прилив энергии.
Естественным движением было обнять девушку и прижать к себе. Закрыв глаза, Данила нашел ее мягкие губы своим нетерпеливым пересохшим ртом и начал, не отрываясь, целовать. Он ощутил, как уходит легкость и приходит желание, и все его тело наливается тяжестью. Он перестал чувствовать свежесть весеннего ветра, и гнетущая печаль вошла в его сердце.
– Нет! – вскрикнул он и оттолкнул девушку, скользнув потухшим взглядом по ее зарозовевшему лицу.
Он больше не видел синих прозрачных глаз, а только влажные приоткрытые губы.
– Нет! – зло повторил он и добавил с еле сдерживаемым раздражением: – Проваливай!
…Данила закрыл глаза и опустился на сырой песок, обхватив голову руками. Он почувствовал, как его душа сжимается и, сделав усилие, освобождается от остатка только что испытанных эмоций. И вновь становится пустой. Он с наслаждением погрузился в эту пустоту и замер, словно в невесомости.
Мрак и тишина окружили его. Он подождал немного, но ничего не происходило.
Данила открыл глаза и понял, что он по-прежнему в темноте и к тому же не ощущает своего тела.
«Я умер? – возникло в сознании, и страх сжал душу. – Где я?»
Данила почувствовал себя маленьким мальчиком, которого наказали и оставили одного ночью в запертой комнате. И этот пришедший из памяти ужас перед темнотой и одиночеством мгновенно довел его почти до безумия.
– Не хочу! Нет! Выпустите меня отсюда! – закричал он как в детстве, и брызнули слезы отчаяния.
– Тихо, тихо, сынок, успокойся, – раздался голос, и Данила замер, вспоминая этот забытый тембр, эту интонацию и тут же узнавая.
Он