о бабушки всегда было законом.
– А это не слишком долго – на сутки? – услышала Лия неуверенный голос матери. – А вдруг – что-нибудь?..
– Ну что – «что-нибудь»? – Лия даже представила, как бабушка вскинула брови. – Никаких «что-нибудь»! Ответственность за ребенка выше всяких что-нибудь! Вот увидишь.
Потом они стали говорить о том, что́ приготовить на завтрашнее утро – плов или жареную картошку. Но Лия уже знала – самое главное решено и обсуждению не подлежит.
И поэтому ей надо собрать все свое мужество и всю хитрость, чтобы ни единым движением не выдать свое раздражение, свое отчаяние, свое сопротивление, а главное – страх.
Она же – ребенок! А у ребенка, как известно, не может быть никаких подобных чувств. Ребенок – это веселый щенок, прыгающий вверх за конфеткой, это – двадцать (или больше) килограммов радости, это миллион забавных «почему», которые так смешат взрослых! Это – милая картавость, зеленка на сбитых коленях, вечные «купи» и «хочу». Это мгновенные слезы, которые высыхают, как только в руке оказывается мороженое. Это – «ложка – за маму, ложка – за папу!»…
О! На этом фоне Лии трудно объяснить (ведь она еще не достаточно хорошо владеет искусством речи, чтобы уметь выразить мысли), что ей очень много лет и она пытается вести себя так, как ее ровесники, только потому, чтобы ничем не выдать своего истинного возраста. Не напугать тем самым маму, не смутить бабушку, а главное – не подвести отца, который знает то же, что и Лия.
Если бы Лия умела выразить то, о чем думает, если бы была уверена, что ей поверят, она бы вышла на кухню в ночной рубашке и сказала примерно следующее… Вы – глупые, хоть я и люблю вас. Неужели вы думаете, что я могу иметь хоть какое-то влияние на ваш взрослый мир? Вы – большие, сильные и умные, так зачем выставлять меня, как буфер (это слово Лия выучила намного позже), между своим мнимым спокойствием, которое продлится сутки, и моим отчаянием, которое после этих суток поселится во мне навсегда!
Конечно, она этого не могла сказать…
На следующий день рано утром мама и бабушка торжественно сообщили ей и папе, что отправляются в разные концы города – «по неотложным делам».
– Ну, как, герои, останетесь на хозяйстве? – игриво сказала бабушка. – Не подведете?
Она до сих пор считала папу своим маленьким сыночком.
Лия молча кивнула, глядя бабушке прямо в глаза.
Она еще надеялась, что ее взгляд может изменить ход событий и мама с бабушкой поймут, что сутки – это уж слишком…
Но папа весело кивнул в ответ:
– А то! – Обнял Лию за плечи: – Мы вместе – ого-го!
Мама дала последние наставления – где что лежит и что нужно сделать на завтрак: подогреть жареную картошку.
Потом за ними закрылась дверь, и Лия побежала в постель – досматривать последний сон.
Сон был долгим.
Но сквозь него Лия слышала, как дважды тихо приоткрылась входная дверь: папа ушел и вернулся.
Когда Лия вышла на кухню, он стоял у плиты и лил на сковородку с жареной картошкой воду из чайника.
Лия знала, что так не делают, что жареную картошку разогревают без добавления воды, но по тому, что папа не повернулся к ней, сразу поняла: началось!
Если бы он повернулся к ней и улыбнулся: «Ну, что будем делать, хозяюшка?» – она бы с удовольствием забрала из его рук чайник и ответила: «Воду – не надо! На воде картошку варят, а в жареную – ни капли!»
И они бы рассмеялись.
Но Лия прекрасно понимала, что сейчас папе не до шуток, он прекрасно знает о бессмысленности своих действий, а воду льет только потому… потому что, как говорила бабушка, – «не в настроении».
Бабушка всегда находила точные формулировки для папиного состояния: «папа переутомился», «папа перенервничал на работе», «папа заболел».
Когда такое случалось, все ходили по дому на цыпочках и говорили тихими голосами, будто и сами были больны…
Солнечные кругляшки картошки, перекипев в воде, превратились в месиво.
Но Лия мужественно съела все, что папа положил в ее тарелку. Мужественно и быстро, ведь она видела: он не ест потому, что ждет, чтобы она быстрее ушла к себе – играть в свои детские игры.
И тогда Лия услышит (услышит всей кожей!), как тихо скрипнет дверца кухонного шкафчика, как чуть слышно звякнет стекло – дважды или трижды, – а потом вилка неуверенно застучит по тарелке. А если она, эта непослушная вилка, «стратит» – то есть не наколет картофелину на свои редкие зубцы, – полетит на пол или в стену. А папа скажет что-то такое, чего никогда не сказал бы в присутствии Лии. Хотя Лия давно знает значение многих взрослых слов. Только старательно скрывает это.
Прислушиваясь к звукам, Лия делала вид, что с удовольствием рисует. Даже язык намеренно высунула, хотя она никогда не рисовала утром и не было сегодня на то никакого желания. Она рисовала цветы. Каждый цветок – это зашифрованный