ый говор, который его потомки в неприкосновенности пронесли через полтора столетия, и которым резко отличались от жителей соседних сёл. Они не признавали звуков «ч» и «ц», то есть, говорили «заяс», «зайщиха», «куриса», «сыплёнок», «ощень», «нищего», «г» произносили фрикативно, а звуком «ф» пользовались только в крайнем случае. Известная национальная одежда была у них «хвухвайкой», а фраза, сказанная одним из учителей Егоркинской средней школы, «Стехвашкин залез в бухвет и украл конхвет» облетела весь район, и до сих пор умиляет местных ценителей живого великорусского слова.
Ничего примечательного в Егоркино не было, разве что памятник в сквере против конторы, надпись на котором сообщала, что на этом месте в мае 1919 года были казнены колчаковцами местные коммунисты Орлов, Щербинин, Шашков, Хворостин и Цекало1.
В 1930 году в селе был организован колхоз «Рассвет», который потом был преобразован в совхоз.
С совхозом своим егоркинцы жили душа в душу. Он давал им работу, от которой, придя домой, они не валились от усталости, а шли управлять уже своё хозяйство, обеспечивавшего их молоком, мясом, картошкой, овощами и кое— какими деньгами. Днём и ночью для них были открыты все совхозные кладовые: никого не спрашивая, они ездили в многочисленные лесочки за грибами, на солнечных полянках рвали ягоды, расставляли, где считали нужным, пчелиные улья, ловили в речке карасей, окуньков и даже щук, а в устроенном директором лимане – килограммовых карпов.
На свежий взгляд казалось, что в совхозе царит всеобщая растащиловка. Действительно: редкая доярка уходила с фермы не наполнив сумку— воровку фуражом, редкий тракторист не привозил с собой вечером «сенса» в тракторной тележке, а столяр из совхозной столярки обедал без всякого аппетита, если приходил домой, не зажав под мышкой несколько обструганных досок. Казалось бы, что может утащить из конторы бухгалтерша? А зачем ей что— то утаскивать, когда она просто говорила соседу— трактористу: «Привези, Вася, травки моим теляткам». И Вася с готовностью отвечал: «Нет проблем, Валентина Петровна, привезу».
Однажды по распределению приехал в Егоркино выпускник агрономического факультета сельскохозяйственного института Иван Петрович Волк. Директор назначил его заведующим током, то есть, места повышенной кражеопасности. Иван Петрович был городским жителем, далёким от сельской жизни, и ничего в ней не понимал. Только по книжкам знал он, как должно быть, и стал упрекать совхозных работников в воровстве и разъяснять им, что эдак можно и всю страну разворовать. Они на это улыбались смущённо и говорили почти как чеховский злоумышленник:
– Мы ведь не всё берём, такой богатый совхоз и не заметит, что мы взяли. И не воруем мы вовсе. К соседу в стайку или в погреб залезть – воровство, а у совхоза мы своё берём. Опять же, сколько возьмёшь: надо знать меру и не наглеть. Вот если совхозный стог уволокти – это воровство, а охапку травы из валка – никакого воровства в этом нет. Машину зерна упереть – тоже воровство, а полведра овсеса кролищкам – даже смешно говорить.
Иван Петрович был добродушен, никого «не закладывал», как это называли местные, а упорно старался исправить нравы соответствующими наставлениями и увещеваниями, которыми в короткий срок заслужил себе их снисходительное мнение, как о дурачке, который ничего не понимает и несёт какую— то ахинею.
Я целиком был в этом вопросе на стороне Ивана Петровича, но чувствовал в жизни егоркинцев непонятную мне гармонию, а то что, мне непонятно, я не решался осуждать.
Помню, как неприятно поразили меня слова их директора, признавшегося как— то, что занижает в отчётах урожайность, чтобы его работникам было что украсть. Но ни у кого из слушавших его вместе со мной работников сельхозуправления даже бровь не шевельнулась, им это давно было известно, и считалось само собой разумеющимся. И я убедил себя, что это так и надо.
В этом селе совсем недавно жила двоюродная сестра моей матери тётя Лина. И хотя родители привезли её сюда во время войны тринадцатилетней девочкой, она полностью переняла егоркинский диалект, и ничем не отличалась от коренных жителей.
В молодости, тётя Лина была очень хороша: круглое лицо с ярким румянцем; чёрные глаза, чётко очерченные брови – не широкие и не тонкие, не прямые и не вразлёт, а мягкими дужками, наилучшим образом подходившими к её глазам. Волосы у неё были чёрные, блестевшие и переливавшиеся также, как под солнечными лучами переливается грудка скворца, когда он ясным апрельским утром вылезает из летка попеть и посвистеть на ближайшей ветке. Но всех покоряла никогда не сходившая с лица радостная улыбка. Она словно говорили всем: «как же это приятно жить среди людей!».
В девятнадцать лет она вышла замуж за первого парня на селе, только что вернувшегося из армии. Александр был лучшим трактористом в районе, а она передовой дояркой. Тяжёлая работа на ферме не могла пересилить её красоту – она не огрубела, не поблёкла, а напротив, расцвела ещё больше.
В следующие четыре года у них с Александром родилось двое сыновей: Владимир и Виктор. Но счастье было недолгим. Как— то весной – Володьке было тринадцать лет, а Витьке девять – у Александра сломался трактор. Он снял колёса и установил