Расстрел. Борис Борисович Петров

ли, чтобы я стал их ненавидеть, но я не мог даже и подумать, что это приведет к тому, что я ни черта не смогу понять, что сейчас вопьется жало – и я уже там, внизу, откуда только что меня вытащили и я со вздохом облегчения отбросил лопату с налипшими на ржавом лезвии комьями глины, будь они прокляты, потому что новую лопату они, видать, пожидились для нас, грешных, дали старую, и глина на такую налипает в два раза тяжелее, чем на новую, а Жорка тоже бросил свою совковую и спросил:

      – А что, нельзя было вот там копать, в ложбинке – там вроде мягко, песочек вроде там, в момент бы сделали и вам ждать не надо, товарищи

      И его ударили по щеке, которую он не добрил утром, потому что спешили все очень по команде копать, и родинка у него проросла черным жестким волосом, и Жорка все время ее скреб, а я сказал:

      – Смотри, не раздери, долго заживать будет

      А он усмехнулся и посмотрел на меня как на дурака, и оборонил:

      – Не успеет

      И сплюнул, а я проследил за плевком и мне почудилось, что он у Жорки вышел такой едкий, что прожег бы камни, но это были не камни, а глина, а ее хрен чем возьмешь, так что даром Жорка плевал, я считаю, надо приберечь влагу-то, а то как получается – стоишь перед строем, и у тебя во рту пересохло и даже харкнуть нечем, а положено, если по-геройски, харкать: они, значит, палец на курок, а тут-то и время наступает – харкнуть, да посмачнее, погуще, чтобы прожгло любую глину, да нет в ротовой полости влаги, и в глазах, сука, тоже нет, и в душе уже ничто не плачет, отплакались, прости господи, и врут все, что от ветра может слезу вышибить в такой момент – это не от ветра, потому как это только ссать против ветра не рекомендуется, а остальное все делай, как знаешь, а у могилы плакать можно только от ненависти, и они знают, как ты ненавидишь, они очень старались, иначе ты бы тут не стоял с обоссаными подштанниками, а ты знаешь, что они все знают – да ты им сам сказал, когда еще не так ненавидел, и лопаты не знал, и они намотали на ус, взяли свой поганый ус и намотали, и сунули старую лопату в руки, и ты пошел копать, и тебе в голову не пришло, что никто не запретил тебе этой лопатой огреть их по голове, или просто отшвырнуть ее в сторону, или молчать и стоять, или пойти куда-нибудь с Леркой в сквер обжиматься, потому что у нее гибкое тело и груди такие, от которых ладони становятся потные и скользят, или в кино с ней пойти посмотреть последний фильм мэтра про то, как тебе дают лопату и ты идешь как баран копать вместо того, чтобы идти обжиматься с девушкой, и делается это для того, чтобы ты не смог ненавидеть, а ты и не можешь, потому что если бы мог, плюнул бы им в дуло и ушел бы, и не зяб на ветру у ямы, глядя на то, как Жорка все-таки разодрал свою родинку и офицер подошел и протянул платок, и он дернул к себе платок так, что оба свалились в яму и остались там торчать кверху жопой, и жопы были совершенно одинаковые у обоих, потому что они у всех одинаковые, разница только в том, что если ты хватаешь за жопу – это приятно, а если тебя – то иди копай, а у Жорки наступило с офицером полное равенство и я слышал, как он хохотал там, в луже на дне, пока не захлебнулся, гаденыш, а офицер дрыгал сапогами и я тоже засмеялся, и меня ударили по щеке, которую я не добрил утром, потому спешили все очень по команде копать, но я тоже ударил, и еще один грохнулся туда, вниз, и ворочался там, как свинья, и чавкал, и чем-то хрупал, и кто-то заорал: