ей семьи напрямую связана с возникновением жизни на Земле. С младенчества мне был близок научный подход к изучению мира. Четырёх лет отроду я уже всерьёз интересовался вопросом происхождения жизни. Прямых данных у меня не было, и мне пришлось обратиться к родителям. Ответили мне мимоходом – жизнь зародилась из клетки.
Ответ меня полностью удовлетворил, ибо воображение мгновенно экстраполировало действительность к моменту зарождения жизни, а все исходные материалы были у меня перед глазами. Самым древним существом на планете была, разумеется, моя прабабушка Маня. Когда мы познакомились, ей было восемьдесят, а мне – около нуля.
Картина вырисовывалась следующая: посреди улицы Советской, в том месте, где она пересекается с улицей Челюскинцев, под темно-зеленым небом, в абсолютно пустом городе Луганске стояла большая железная клетка. Цвета она была черного, а прутья – толщиной с руку.
И была эта клетка пуста до тех пор, пока в ней не зародилась моя прабабушка Маня – сразу старенькая, вся в белых кружевных одеждах. Она огляделась, вышла из клетки и родила бабушку. Та – маму, а мама – меня. Дальнейшее вам всем известно.
Теория эта была хороша всем, кроме одной детали – она не объясняла появление прадедушки. Научная интуиция подсказывала мне, что хотя прабабушка и могла породить весь род людской, она не имела никакой возможности родить прадеда. Это противоречие я разрешил просто – жизнь произошла из двух клеток, предположил я, в одной сидела прабабка, а в другой прадед.
Однако через некоторое время я узнал, что прабабушек и прадедушек было целых восемь штук, и мне вновь пришлось внести поправки в свою теорию. Теперь на улице Советской стояло восемь клеток, и усовершенствованная теория происхождения жизни, хотя и закрыла пробелы в познании, частично все же утратила научную красоту. Пока я не понял, что клетка была одна – на всех восьмерых…
О недостижимой обыденности
Всю свою юность я мечтал об обыденной жизни простого советского человека. Хотел стать рабочим на фабрике, получить квартиру, жениться на обычной женщине, завести деток и вообще – жить во благо страны и всего прогрессивного человечества. Я тянулся к обыденности аки Бог-отец к Адаму на известной фреске. Но обыденность не принимала меня в свои объятия, она не то что подобно фресочному Адаму вяло шевелила пальчиком в моем направлении, нет, она била меня своим кирзовым сапогом, выбрасывая из житейской реальности и принуждая хотеть странного.
Рабочий класс не принял меня в свои ряды – ему показался странным мой взгляд, о чем мне было заявлено с пролетарской прямотой: «а ты чё так смотришь? Всё увидел, что хотел?» Студенческого братства я тоже не обнаружил – очень быстро со мной перестали здороваться, потом общаться, а затем стали обходить стороной. Офисные работники, к которым я в порыве самоидентификации пытался примкнуть, просто разбегались при моем появлении, а те, кому бежать было некуда, смущенно улыбались и стыдливо отводили взгляд. Эффект этот оказался настолько сильным, что наблюдается даже при посещении государевых служб с целью получить справку с печатью. Однажды так разбежался весь офис службы национального страхования города Реховот в Израиле. Меня попросили подождать пятнадцать минут, а потом случилось чудо – служащие исчезли, причем вместе с посетителями. Я честно прождал три часа, пока меня не прогнал суровый охранник, пришедший закрывать контору.
Я пробовал стать хиппи, но и они не приняли меня за своего, так как я не курил траву и не слушал рок-музыку. Не помогли даже предварительно отпущенные длинные волосы. С девушками тоже всё было непросто – они исчезали прямо во время свидания. Стоило мне засмотреться на фонарный столб или пролетающий самолет, как дама сердца исчезала. Одна сделала это так стремительно, что я даже забыл её имя. Я смущенно оглядывался по сторонам, смутно припоминая, что вроде бы шел с дамой сердца, но нет, даже имени не осталось.
Мой товарищ, журналист из Мурманска рассказал, как он дважды по работе плавал на Северный полюс. И я по-белому позавидовал ему, потому что знаю – меня не пригласят, не растопит для меня атомный котел ледокол Ленин, не дадут полярники ездовых собак, не скинут припасов с аэроплана. Все придется делать самому, без посторонней помощи, брести в холодных льдах навстречу северному сиянию и белым медведям, в надежде стукнуться однажды о небесную ось.
Пальма новой жизни
Когда житель Израиля хочет начать жизнь с чистого листа – он едет в Эйлат. Сделал так и я, не выдержав семейного счастья с любимой женщиной. А по приезду в город-курорт без промедления приступил к построению новой жизни и направился в бюро по трудоустройству.
В конторе поинтересовались моей профессией. Ответил я честно и откровенно, ничего не приукрашивая, но и не умаляя своих достоинств – поэт, писатель, музыкант. – Нам как раз такие и нужны, обрадовался трудоустройщик, – пойдёте работать садовником?
– Конечно пойду, – ответил я, стараясь придать голосу радостную интонацию, – имею опыт садовничества на еврейском кладбище в Братиславе.
– Вот