о там, в Америке, где несчастные негры без прав всяких… Так воспитывали всех нас, так мы жили, так думали… Но не все так думали! А точнее, не во всех обстоятельствах!..
В то время Советское государство и Советское Правительство разработало Программу поддержки малых народов СССР. И по этой программе все ВУЗы, по графику и утверждённой разнарядке, обязаны были принимать и обучать (несмотря на уровень подготовки) приезжающих таких представителей из малых народов.
Они приезжали с направлениями от советских государственных органов, обустраивались в общежитии, очень скромно себя вели, а, отучившись и получив диплом, многие возвращались в свои родные края. Возвращались, потому что не могли прижиться среди чужого народа, с чужими обычаями, с чужим укладом жизни.
В середине 70-х годов прошлого уже столетия, в один из среднестатистических городков нашей Казахской ССР приехала одна очень скромная девушка. Приехала она поступать и учиться в местном ВУЗе. Рядовая ситуация, вроде бы, но вся история то из-за того и случилась, что девушка эта была не просто так девушкой! Оля (так её звали, и было написано в паспорте) была коренной якутянкой.
Она приехала сюда по той самой государственной программе в поддержку малых народов СССР, и тихо училась в местном медицинском ВУЗе. Глядя из окна своего студенческого общежития, она смотрела на бескрайнюю казахстанскую степь, и вспоминала родную и такую далёкую тундру, с такими же далёкими и родными северными оленями. Она была маленького росточка, и её обветренное снежными метелями смуглое личико с раскосыми миндалевидными глазками не привлекали взоров интернационального мужского населения этого города. И думала Оленька, что вот, вернётся она в своё стойбище по окончанию учёбы, будет там «однако, доктор-Оля» и потом её сосватают по их старым обычаям за какого-нибудь Васю-оленевода. И будет она жить-поживать и добра с детишками наживать, как и все остальные её сородичи.
Так жила и думала Оля, пока где-то не наткнулась на другого Васю. Васю-тракториста. И что-то такое запало на сердце у Васи – потомственного донского казака, волею обстоятельств и судьбы, родившегося не на берегу величественного и тихого Дона, а в далёкой казахстанской степи. То была участь судьбы многих раскулаченных, репрессированных и переселённых в далёкие от родных мест края, в годы советской коллективизации 30-х годов.
Так всё и вскипело у Василия в его широкой груди после встречи с сибирячкой, что он, не долго думая, решил жениться на Оленьке и объявил об этом страстном желании своим родителям. После оглашённого Василием приговора, относительно его судьбоносного решения, у него в доме случился траур, и Васина мать слегла в слабости:
– …за что такое, сынку-уу? Ну, разве нет других красивше-ее и приго-о-жих? На что тебе эта лилипутка косогла-за-я? А ты подумал, какие у вас детки то бу-уду-ут? Рыжы-и, да косоглазы-и! Тьфу, ты прям – срамота! Пожалей ты на-аас…,– тоскливо подвывая, тоненьким голосом скулила потомственная донская казачка, словно это волки выли на луну в глухую и голодную ночь.
Но Вася был неумолим:
– Мы живём в СССР и у нас – интернационал! У нас полное равноправие! Хочу жениться на ней – и всё! Не жените – уйду из дома! Уеду в эту тундру в тайге! – Горячился Василий в своём протесте.
То, что тайга и тундра понятия совершенно разные, и в тундре самые рослые деревья – это карликовые берёзы и людям они по пояс, а ему будут по колено, Василий не знал, но настроен он был решительно. Делать нечего, и стали готовиться родители к свадьбе, готовиться, словно это похороны.
В назначенное время, в ясный зимний день, прошла торжественная регистрация, молодые были нестерпимо счастливы, а Васины родители и родня пребывали в глухой печали. И сидели гости за свадебным столом, словно на тризне заупокойной, а веселились лишь молодые и их гости – молодёжь интернациональная. И на торжественные и радостные крики молодёжи: «Горько! Горько! Ура!»– Старшие лишь горько-горько вздыхали, а Васина мать утирала горестные слёзы!
Как вдруг появились гости – приехали на свадьбу отец Оленьки и младший брат её мамы. Приехали так скоро, как смогли – далёко-то, однако! И ненадолго – ночью обратно: «…Олешки там, однако, совсем одни остались. Так что только посидим за столом и – обратно на вокзал, не обессудьте родственники дорогие!». Васина родня только хмыкнула от этих слов, и молча с неприязнью, рассматривала приехавших гостей из далёкой северной тундры.
А гости выглядели совсем не так, как все остальные. Поверху они одеты были в меховые кухлянки из оленьей шкуры, и отороченной по краям мехом соболя, а одёжка их, пошитая из оленьей кожи тонкой выделки, была расшита весёлыми рисунками, видимо к тожественным случаям, вроде нынешней. На ногах у гостей также были симпатичные меховые унты из той же оленьей шкуры, а в своих натруженных руках гости держали кожаные мешки-рюкзаки, также пошитые из выделанной оленьей кожи.
«В такой одёжке – ни в какой мороз не смёрзнуть! Факт! Но ходить по улице в таком – ну, никак не можно! Осрамят, мол, чукча, а не казак донской!..А сваты-то, сваты! Господя-а!.. Ну, чукчи, чукчи и есть! Да и ещё припёрлись-то с мешками какими-то кожаными! Да ещё из рук их не выпускают! Да кому нужны котомки-то