Внепапочная беременность. Анна Владимировна Рожкова

сказать, но сама не знала, кто… Витька… Пашка, может, Ахмед. Все были под подозрением.

      – Я этого… этого…, – отец никак не мог подобрать нужное слово, – да я его голыми руками. Надо же, девчонку…

      В комнате пахло валокардином, нафталином и отчаянием.

      С самого утра мать потащила Людку в консультацию аж в районный центр. Сначала нужно было дойти до железнодорожной станции три километра через лес, а потом еще три часа пилить на электричке.

      Вышли едва солнце затеплило горизонт.

      Людка была бледная, шла медленно, едва переставляя ноги.

      – Шевелись, – цедила мать, – на электричку опоздаем.

      – Не могу, – ныла Людка.

      – Ноги раздвигать могла, не может она, – зло бросила Татьяна Ильинична.

      Солнце быстро поднялось, стало жарко. Людка замедлилась еще сильнее.

      – Не могу, – тяжело дыша, она с размаху села под ближайшее дерево.

      Мать молча протянула воды. Людка пила жадно, струйка текла по подбородку и длинной белой шее, на которой беззащитно билась жилка. Татьяна Ильинична сглотнула:

      – Горе ты мое, – запричитала она, – что ж теперя-то.

      Людка зло зыркнула исподлобья. С трудом поднялась:

      – Не ной, пошли уже.

      На электричку едва не опоздали, запрыгнули в последний вагон.

      Мест не было, дачники ехали с огородов с огромными рюкзаками и с сумками, полными урожая.

      Людка подошла вплотную к одному из сидевших мужчин:

      – Уступите место, мне плохо.

      – Еще чего, – хохотнул мужик, – постоишь, не развалисся.

      – Я щас вырву, – Людка нависла над мужиком и держась одной рукой за поручень, закрыла ладонью рот.

      Мужика как ветром сдуло, убежал куда-то в соседний вагон.

      Людка с облегчением плюхнулась на освободившееся место.

      – Садись, давай, – обратилась она к матери, подвигаясь.

      Мужик был плотный, Людка легко помещалась с худенькой матерью.

      – Осподи, стыд-то какой, – завела шарманку Татьяна Ильинична.

      – Заткнись, или стоя поедешь, – отрезала Людка.

      – Люди же смотрят, – шепнула мать.

      – Кто смотрит? – Людка обвела глазами скамейку напротив, все отвели взгляд. – Ну, вот, никто, не смотрит, – удовлетворенно ответила она.

      Ехали молча. Людка безучастно смотрела в окно, на мелькавшие леса, поля, жалкие домишки и мечтала о другой жизни. Вот если бы Петя, Стасик, да хотя бы Ахмед забрал ее с собой. Но все пользовались Людкиными услугами, а забирать никто не спешил.

      Рядом с их деревушкой стояла часть. Вот Людка и повадилась с подружкой крутиться вокруг в поисках лучшей жизни. Истосковавшиеся по женской ласке солдатики угощали сигаретами, изредка выпивкой, обещали жениться, а потом срок службы заканчивался, Васи-Пети-Жени уезжали, а Людка оставалась.

      За грустными мыслями доехали до конечной.

      – Какой автобус до консультации идет, а, женщина? – приставала к прохожим мать. – Не знаете, да? Жаль. Мужчина, мужчина, какой автобус…

      Людка стояла в стороне и делала вид, что она не с этой женщиной. Она стыдилась мать, ее поношенной одежды, потрепанной сумки, неизменного платочка на седых волосах. «А ведь она не старая, еще пятидесяти нет», – с удивлением подумала Людка, словно впервые увидев мать со стороны.

      Наконец, Татьяна Ильинична узнала номер автобуса и заорала:

      – Людка, иди сюда.

      Людка поморщилась, нехотя поплелась.